Посмертные записки Пиквикского клуба - Чарльз Диккенс

– Он так и сказал? – осведомился мистер Уэллер.

– Так и сказал, – отвечал Пелл.

– Ну, коли так, – заявил мистер Уэллер, – то парламент должен был бы приструнить его за это, и, будь он бедняком, они бы его приструнили.

– Но, дорогой мой друг, – возразил мистер Пелл, – это было сказано конфиденциально.

– Как? – переспросил мистер Уэллер.

– Конфиденциально.

– Ну, тогда... – подумав, – сказал мистер Уэллер, – если он выругал самого себя конфиденциально, то, конечно, это совсем другое дело.

– Конечно! – подтвердил мистер Пелл. – Разница, как вы замечаете, бросается в глаза.

– Меняет все дело, – согласился мистер Уэллер. – Продолжайте, сэр.

– Нет, я не буду продолжать, сэр, – сказал мистер Пелл тихо и серьезно.

– Вы мне напомнили, сэр, что это был частный разговор – частный и конфиденциальный, джентльмены. Джентльмены, я юрист... Быть может, как юрист я пользуюсь большим уважением; быть может, не пользуюсь. Очень многим это известно. Я уже не скажу ни слова. Здесь, в этой комнате, уже были сделаны замечания, порочащие репутацию моего благородного друга. Вы должны простить меня, джентльмены, – я был неосторожен. Я чувствую, что никакого права не имею упоминать об этом случае без его согласия. Благодарю вас, сэр.

Произнося такую речь, мистер Пелл засунул руки в карманы, нахмурился, мрачно озираясь, и звякнул тремя пенсами.

Только-только стало известно столь благородное решение, как в комнату неистово ворвались мальчик и синий мешок – два неразлучных товарища – и доложили (собственно говоря, доложил мальчик, ибо синий мешок не принимал никакого участия в докладе), что дело сейчас будет разбираться. Услышав это, вся компания перебежала через улицу и стала пробивать себе дорогу в суд: подготовительная церемония, которая, по расчетам, должна была занять в обычных условиях от двадцати пяти до тридцати минут.

Мистер Уэллер, человек тучный, бросился сразу в толпу в отчаянной надежде пробиться в каком-нибудь удобном месте. Успех не вполне оправдал его ожидания, ибо шляпа, которую он забыл сиять, была нахлобучена ему на глаза каким-то субъектом, на чью ногу он наступил довольно тяжело. По-видимому, этот индивид немедленно раскаялся в своей горячности, ибо, пробормотав какие-то невнятные слова, выражающие изумление, он увлек старика в вестибюль и после энергической борьбы стащил с него нахлобученную шляпу.

– Сэмивел! – воскликнул мистер Уэллер, когда получил возможность лицезреть своего спасителя.

Сэм кивнул головой.

– Ты почтительный и любящий сынок, что и говорить, – заметил мистер Уэллер. – Нахлобучиваешь шапку старику отцу!

– Как я мог знать, что это вы? – возразил сын. – Или вы думаете, что я должен был угадать, кто вы такой, по тяжести вашей ноги?

– Пожалуй, это верно, Сэмми, – отвечал мистер Уэллер, тотчас же смягчившись. – Но что ты тут делаешь? Твой хозяин ничего тут не добьется, Сэмми. Они не вынесут такого вредика, ни за что не вынесут, Сэмми.

И мистер Уэллер с торжественной миной законоведа покачал головой.

– Ну и вздорный старик! – воскликнул Сэм. – Вечно толкует о вредиках и алиби и всякой всячине. Кто вам говорил о вредике?

Мистер Уэллер ни слова не ответил, но еще раз покачал головой с весьма ученым видом.

– Бросьте вы трясти башкой, если не хотите, чтобы пружины лопнули, – нетерпеливо сказал Сэм, – ведите себя благоразумно. Вчера вечером я таскался к «Маркизу Гренби», разыскивая вас.

– А маркизу Гренби видал, Сэмми? – со вздохом осведомился мистер Уэллер.

– Видал, – отвечал Сэм.

– Как поживает милое создание?

– Подозрительно, – сказал Сэм. – Мне кажется, она помаленьку себя разрушает, злоупотребляет этим-вот ананасным ромом и подобными сильно действующими лекарствами.

– Ты это всерьез говоришь, Сэмми? – глубокомысленно осведомился старший.

– О да, всерьез, – отвечал младший.

Мистер Уэллер схватил сына за руку, пожал ее и выпустил. При этом физиономия его выражала не уныние или опасение, а скорее сладкую и робкую надежду. Луч примиренности и даже довольства осветил его лицо, когда он медленно проговорил:

– Я не совсем уверен, Сэмми, я не говорю, что окончательно убедился ну, как придется разочароваться? – но мне кажется, мой мальчик, мне кажется, что у пастыря печень не в порядке.

– Разве у него скверный вид? – полюбопытствовал Сэм.

– Он на редкость бледен, – отвечал отец, – вот только нос стал краснее. Аппетит у него неважный, а ром сосет здорово.

Казалось, воспоминание о роме вторглось в голову мистера Уэллера, когда он произнес эти слова, ибо он стал мрачен и задумчив, но очень быстро оправился, о чем свидетельствовала целая азбука подмигиваний, которыми он имел обыкновение услаждать себя, когда бывал особенно доволен.

– Ну, а теперь поговорим о моем деле, – начал Сэм. – Навострите уши и молчите до тех пор, пока я не кончу.

После такого краткого предисловия Сэм передал, по возможности сжато, последний знаменательный разговор с мистером Пиквиком.

– Остался там один, бедняга! – воскликнул старший мистер Уэллер. – И никто за него не заступится, Сэмивел! Этак не годится.

– Конечно, не годится, – согласился Сэм. – Я это знал раньше, чем пришел сюда.

– Да ведь они его живьем съедят, Сэмми! – возопил мистер Уэллер.

Сэм кивнул в знак того, что разделяет эту точку зрения.

– Он вошел туда совсем сырой, Сэмми, – сказал мистер Уэллер, выражаясь метафорически, – а там его так поджарят, что самые близкие друзья не узнают. Жареный голубь – ничто по сравнению с этим, Сэмми!

Сэм Уэллер еще раз кивнул.

– Этого не должно быть, Сэмивел, – торжественно сказал мистер Уэллер.

– Этого не будет, – сказал Сэм.

– Разумеется, – подтвердил мистер Уэллер.

– Ну, ладно! – сказал Сэм. – Напророчествовали вы очень хорошо, совсем как красноносый Никсон[139]в шестипенсовых книжках с его портретом.

– А кто он такой, Сэмми? – полюбопытствовал мистер Уэллер.

– Не все ли вам равно? – отрезал Сэм. – Хватит с вас того, что он не был кучером.

– Я знал одного конюха с такой фамилией, – задумчиво сказал мистер Уэллер.

– Не тот, – возразил Сэм. – Мой джентльмен был пророк.

– Какой пророк? – осведомился мистер Уэллер, строго взглянув на сына.