Бродяги Севера - Джеймс Оливер Кервуд

– Вы думаете, что это я убила Кедсти? – спросила она, сделав над собой усилие. – Вы хотите мне помочь, отплатить мне за то. что я сделала для вас? Правда, Джимс?

– Отплатить вам? – воскликнул он. – Да я не отплачу вам и в миллион лет! С того самого дня, как вы в первый раз пришли ко мне в госпиталь Кардигана, вся моя жизнь принадлежит вам. Вы явились ко мне в тот момент, когда для меня погасла последняя искра надежды. Я совершенно был уверен, что должен буду умереть, и вы спасли меня. С той самой минуты, как я увидел вас в первый раз, я полюбил вас, и эта моя любовь поддержала во мне жизнь. Затем вы пришли ко мне снова, в тюрьму, в эту страшную бурю. Отплатить вам! Да разве я могу? Я никогда не сумею этого сделать. Если бы понадобилось, то вы и убили бы из-за меня. Вы были готовы убить. И я мог бы совершить убийство из-за вас. Я ни минуты не задумывался бы относительно Кедсти. Я думал только о вас. Если это вы убили его, то я прямо скажу: значит, вы имели на то свои причины. Но я не верю в то, что именно вы убили его. Такими руками, как у вас, этого не сделать.

Он вдруг схватил ее руки и крепко их сжал. Они были миниатюрны, с тоненькими пальчиками, ухоженные и красивые.

– Эти руки не могли этого сделать! – воскликнул он почти запальчиво. – Клянусь вам, что это не их дело!

При этих словах глаза и лицо ее просветлели.

– Вы так думаете, Джимс? – спросила она.

– Да, точно так же, как и вы не верите тому, будто я убил Джона Баркли. Но против нас все. Против нас обоих будет закон. И мы вместе должны бежать в эту вашу Долину. Поняли, Маретта?

Он направился к двери.

– Вы можете собраться в десять минут? – спросил он.

– Да, – ответила она. – С меня достаточно десяти минут.

Он выскочил в коридор и побежал по лестнице вниз, чтобы запереть входную дверь. Затем вернулся к себе на чердак. Он чувствовал только одно: с этой минуты Маретта принадлежала ему и должна была бежать вместе с ним. Он любил ее. Кто бы она ни была и что бы она ни совершила – он все равно ее любил. Вероятно, она скоро расскажет ему сама о том, что и как произошло в комнате Кедсти внизу, и дело разъяснится для него само собой.

Был только один уголок в его мозгу, который настойчиво твердил ему, как попугай, все об одном и том же, а именно о петле из волос Маретты, которой было перетянуто горло Кедсти. Но, конечно, и это объяснит ему сама Маретта. Он был уверен в этом. Вопреки факту он поступал нелогично и, быть может, даже безрассудно. Он знал это. Но его любовь к этой девушке, так странно и трагически ворвавшейся в его жизнь, была для него чем-то отравляющим и вера в нее безграничной. Не она убила Кедсти.

Его руки работали так же быстро, как и его мысли. Он надел сапоги и зашнуровал их. Все яства, которые находились у него на столе, и посуду он связал в отдельный узел и уложил его в ранец. Он вынес его и ружье в коридор и затем подошел к комнате Маретты. Дверь оказалась запертой. Когда он постучался к ней, она крикнула ему, что еще не готова.

Он слышал, как она быстро ходила по комнате. Затем наступила тишина. Прошло пять минут, десять, пятнадцать. Он снова постучал в дверь. На этот раз она отворилась.

Он изумился происшедшей в Маретте перемене. Она отступила от двери назад, чтобы пропустить его к себе, и лампа осветила ее всю. Ее тоненькая, стройная фигурка была одета в мягкий костюм синего цвета, жакет был по-мужски застегнут наглухо, юбка спускалась немного ниже колен, и на ногах у нее были высокие сапоги из оленьей кожи. На пояске у нее висела кобура и за плечами – маленькое черное ружье. Волосы были зачесаны кверху и подобраны под берет. Стоя так в ожидании его, она была очень хороша. И вязаная материя, из которой был выполнен ее костюм, и берет, и короткая юбка, и высокие на шнуровке сапоги – все это было предназначено специально для путешествия по диким местам. Она не была неженкой. Она была настоящей дочерью Севера. Лицо Кента просияло от радости. Но не одна только перемена в ее костюме так удивила Кента. Она изменилась еще и в другом отношении. Ее щеки порозовели. Глаза так и горели. Губы были красны так же, как и тогда, когда он увидел ее в первый раз, в госпитале у Кардигана. От ее бледности, опасений, страха не осталось и следа, и вместо них появилось выражение радостного, плохо скрываемого возбуждения от предстоящих впереди приключений.

На полу лежал сверток с вещами, вдвое меньший, чем взял с собой Кент. Когда он поднял его, то он оказался совсем легким. Он привязал его к своему ранцу, Маретта надела на себя непромокаемый плащ, и они отправились. Она шла впереди его. В передней, внизу, она подождала его, и, когда сошел с лестницы и он, она подала ему резиновое пальто Кедсти.

– Надевайте! – сказала она.

Она слегка вздрогнула, взявшись за это пальто рукой. Румянец почти совсем сошел у нее с лица, когда она опять заглянула в ту комнату, где все еще сидел в своем кресле покойник, но глаза ее опять ярко засверкали, когда она стала помогать Кенту одеться и застегнуть ранец. Затем она положила руки к нему на грудь и протянула к нему губы, точно хотела ему что-то сказать, но тотчас же отскочила назад.

Не прошли они и нескольких шагов, как на них обрушилась буря. Казалось, что она с новой яростью набросилась на этот несчастный дом, застучалась в его дверь, загремела грозой, точно не хотела их выпускать.

Кент вернулся, чтобы потушить огонь.

Дождь и ветер точно сорвались с цепи. Пошарив в воздухе свободной рукой, Кент нашел в темноте Маретту, притянул ее к себе, опять вернулся к дому и запер хлопавшую дверь. Когда они выходили из освещенной комнаты на воздух, им казалось, что их вот-вот сейчас поглотит непроницаемая тьма. Она тотчас же приняла их в свои недра, и они смешались с ней. Затем вдруг вспыхнула молния, и он увидел лицо Маретты, бледное и мокрое, но все еще с тем же удивительным блеском в глазах. Кент заметил его с той самой минуты, как возвратился к ней из комнаты Кедсти и опустился на колени перед ее кроватью.

Только теперь, в бурю, пришло к нему объяснение этого чуда. Это было из-за него. Этот блеск в ее глазах появился только потому, что он поверил ей. Даже смерть и страх не смогли одолеть этого огонька, и он так и остался у нее в глазах. Ему захотелось вдруг закричать от радости, что он наконец нашел объяснение загадке, и перекричать вой ветра и шум дождя. Он почувствовал в себе силу, готовую побороть этот шторм. И вдруг не стерпел, протянул к ней руки, схватил ее и привлек ее к себе, так что его лицо коснулось ее берета и мокрого лба.

А затем он услышал, как она сказала:

– Здесь, в кустах, должна находиться лодка, Джимс. Она где-то недалеко. Ее заготовил для вас Фингерс.

Кент отлично знал все эти места. Он опять помянул добрым словом Фингерса и, взяв Маретту за руку, вывел ее на тропинку, спускавшуюся сквозь тополиные заросли к реке.

Ноги их шлепали по лужам и уходили в грязь, а от дувшего им навстречу ветра у них захватывало дыхание. Невозможно было видеть ствол дерева на расстоянии вытянутой руки, и Кент радовался каждой вспышке молнии, так как только при свете ее мог находить дорогу. Еще при первой вспышке он взял направление прямо к реке по глубокой ложбине. Теперь по ней живо бежали ручьи. Камни и кочки затрудняли им путь, и ноги то и дело проваливались в трясину. Маретта вцепилась пальцами в руку Кента так же, как и тогда, когда они бежали из тюрьмы к дому Кедсти. Тогда это ее прикосновение наполнило его трепетом, а теперь трепет был совсем иного рода – это было всеобъемлющее сознание, что она принадлежала ему. Эта бурная, ветреная ночь была для него самой сладостной из всех пережитых им ночей.