Простые смертные - Дэвид Митчелл

Как же я ненавидела эту Войну!

– Идем, – сказал Ошима Садакату. – Давай в последний раз проверим надежность цепи в наших «волшебных» коробках…

Они пошли наверх проверять оборудование, чтобы заранее подготовленная система в последнюю минуту не подвела. Аркадий поднялся в садик на крыше, чтобы под неохотно брызжущим дождиком заняться своей любимой гимнастикой. Уналак удалилась в гостиную, чтобы отправить инструкции своим кенийским сотрудникам. Я же прошла в кабинет, чтобы передать Л’Окхне протоколы хорологических совещаний и прочие документы. С этой задачей я справилась быстро, и Л’Окхна, самый молодой из нас, крепко пожал мне руку на прощанье и выразил горячую надежду вскоре вновь с нами встретиться, а я ответила, что и сама очень на это надеюсь. Затем он незаметно покинул 119А через тайный ход. До появления Д’Арнока оставалось еще минут тридцать, и я просто не знала, чем себя занять. Поэзия? Музыка? Бильярд?

Я спустилась вниз и обнаружила у бильярдного стола Холли, которая как раз собирала шары.

– Надеюсь, – спросила она, – ничего страшного, если я немного погоняю шары? Просто для развлечения? Все куда-то разбрелись, и я просто…

– А можно и мне к вам присоединиться? – спросила я.

Она была удивлена:

– Вы играете?

– Когда не сражаешься с дьяволом за шахматной доской, ничто так хорошо не успокаивает нервы, как стук кия по шарам.

Холли выровняла шары треугольником и спросила:

– Можно мне задать вам один вопрос личного свойства? – Я кивнула: мол, начинай. – У вас есть семьи?

– Мы часто возрождаемся внутри какой-то семьи. Иногда у нашего временного «хозяина» полно родственников, как, например, у Жако. У нас бывают и любовные связи, как у Уналак и Инес. Кстати, до начала ХХ века незамужней женщине даже путешествовать одной считалось не совсем приличным; во всяком случае, это вызывало определенные проблемы.

– Значит, вы тоже были замужем?

– Пятнадцать раз. Но после 1870 года больше ни разу. В целом больше, чем Лиз Тейлор и король Генрих Восьмой вместе взятые. Вам, впрочем, хочется знать, способны ли мы зачать ребенка, так? – Я махнула рукой, как бы отметая ее смущенную попытку возразить. – Нет. Не можем. Таковы правила и условия нашего существования.

– И это правильно. – Холли задумчиво натирала мелом кончик кия. – Наверное, было бы очень трудно жить…

– …Зная, что твои дети умерли от старости несколько десятилетий назад. Или что они вовсе не умерли, а просто не желают пускать в дом какого-то психа, который упорно называет себя их «возрожденным» папочкой или мамочкой. А каково было бы случайно узнать, что от тебя забеременела твоя праправнучка? Но мы иногда берем детей на воспитание, и у нас зачастую это получается неплохо. На свете всегда много детей, которым нужен дом. Но у меня самой детей не было никогда – ни в моей женской ипостаси, ни в мужской; однако ваши чувства по отношению к Аоифе я отлично понимаю, ибо и сама их испытывала; мне тоже знакома эта готовность, не колеблясь, ринуться в горящий дом, дабы спасти своего ребенка. Да я, собственно, и бросалась. Единственное, но весьма существенное преимущество нашей неспособности зачать ребенка – это то, что мы в своих женских воплощениях избавлены от участи самки-производительницы, а ведь именно такова была судьба большинства женщин от каменного века до века суфражисток. – Я мотнула головой в сторону бильярдного стола: – Ну что, сыграем?

– Конечно. Эд всегда говорил, что мне свойственно чрезмерное любопытство, желание во все сунуть свой нос; это мое качество то страшно сердило, то умиляло его, моего мистера журналиста… Вы не возражаете? – Холли вытащила из сумочки монетку. – Орел или решка?

– Путь будет орел.

Она подбросила монету.

– Решка. Когда-то я это здорово умела.

Холли прицелилась и нанесла первый удар – очень удачно: сразу несколько шаров упали в лузы.

– Я полагаю, это не просто везение новичка? – с восхищением спросила я.

– Брендан, Жако и я всегда играли по воскресеньям, когда «Капитан Марло» был закрыт. Догадайтесь, кто обычно выигрывал?

Я скопировала удар Холли, но у меня вышло гораздо хуже.

– Учтите, – сказала я, – Кси Ло играл на бильярде с 1750-х годов. Да еще и относительно недавно он играл – например, со мной. Мы с ним весь 1969 год практически каждый день сражались вот за этим самым столом.

– Серьезно? За этим самым столом?

– Да, именно за этим самым. Его, правда, с тех пор два раза обивали заново.

Холи провела большим пальцем по обивке.

– А как выглядел Кси Ло?

– Невысокого роста. В 1969 году ему было чуть за пятьдесят. Бородатый и, как ни странно, похож на еврея. Он, кстати, первым стал преподавать сравнительную антропологию в Нью-йоркском университете, так что там в архивах сохранились его фотографии. Если хотите, можете на него посмотреть.

Она обдумала мое предложение.

– В другой раз. Когда нам не нужно будет выполнять некую самоубийственную миссию. Кси Ло, значит, в 1969 году тоже был мужчиной?

– Да. У Постоянных Резидентов обычно сохраняется та гендерная принадлежность, которая для них наиболее естественна. Эстер, например, предпочитает быть женщиной. Мы же, Временно Пребывающие, меняем пол в зависимости от того, в чьем теле возрождаемся, нравится нам это или нет.

– И у вас от этого крыша не едет?

– Пожалуй, в течение первых нескольких жизней чувствуешь себя несколько странно, но потом привыкаешь.

Холли выбила шар от краев в середину и ловко загнала его в лузу.

– Вы так говорите, словно это… совершенно нормально! – сказала она.

– Нормальным кажется все то, что вы в итоге начинаете воспринимать как само собой разумеющееся. Для вашего предка из 1024 года жизнь в 2024 году тоже показалась бы абсолютно невозможной; или, по крайней мере, загадочной, полной чудес, как в сказке.

– Да, но… это не совсем одно и то же. И тот мой предок, и я сама – простые смертные, и если мы умираем, то умираем навсегда. А вот вы… На что это похоже, Маринус?

– Вневременное состояние? Вечная жизнь? – Я помолчала, втирая голубоватый порошок мела в основание большого пальца. – Самое неприятное, что мы чувствуем себя старыми, даже когда мы молодые. И потом, всегда кого-то оставляешь позади. Или же кто-то оставляет позади тебя. Мы устаем от этих бесчисленных и порой мучительных связей и разрывов. Я, например, до 1823 года, когда меня отыскали Кси Ло и Холокаи, чувствовала себя безмерно одинокой. Но мне приходилось терпеть свое одиночество. Причем в совершенно чужой среде. Я называю это «ennui Вечных Людей», и подобная тоска способна порой буквально свести с ума. Но то, что я с давних времен являюсь врачом и Хорологом, придает моей метажизни некие дополнительные смысл и цель.