Проклятые короли: Железный король. Узница Шато-Гайара. Яд и корона - Морис Дрюон

– Отец, – прошептал он.

И присутствующие решили, что начинается бред. На самом же деле Людовик пытался вспомнить, что делал его отец в свой смертный час полтора года назад. Затем он обернулся к своему исповеднику монаху-доминиканцу де Пуасси и пробормотал:

– Чудо… Отец передал мне тайну королевского чуда… Кому мне ее передать?

Карл Валуа сразу же выступил вперед, не желая и тут упустить ни крохи власти, падающей с монаршего стола. Как бы ему хотелось получить право наложения рук на недужных и исцелять их от золотухи!

Но доминиканец уже склонился к уху Людовика и разрешил его сомнения. Короли могут умирать, даже не раскрыв рта: Святая церковь бдит над ними. Если у Людовика родится сын, обряд чуда будет ему открыт в свое время.

Тогда взор Людовика обратился к Клеменции и остановился на ее лице, груди, ее драгоценном лоне, и еще долго умирающий, собрав последние силы, глядел на пополневший стан супруги, как бы надеясь передать тому, кто еще не появился на свет, все то, что получил он сам – потомок королевского дома, царствовавшего три столетия.

Происходило это 4 июня 1316 года.

Глава X. Толомеи молится за короля

Когда Толомеи, уже на закате солнца, возвратился домой, главный приказчик сообщил ему, что в каморке перед кабинетом банкира его поджидают двое деревенских сеньоров.

– Видать, они сильно гневаются, – добавил приказчик. – Сидят здесь с девятичасовой молитвы, ничего не ели и говорят, с места не сдвинутся, пока вас не повидают.

– Так-так! Я знаю, кто они, – ответил Толомеи. – Закройте двери и соберите в моем кабинете всех людей: приказчиков, слуг, конюхов и служанок. Да пусть поторопятся! Звать всех!

Затем банкир стал медленно подниматься по лестнице неуверенными шагами старца, обремененного бедами; на секунду остановился на площадке, прислушиваясь к суматохе, начавшейся в доме по его приказу, и, когда на нижних ступеньках показались фигуры слуг, он, держась за голову, вошел в приемную.

Братья де Крессе поднялись с места, и Жан, направившись к банкиру, завопил:

– Мессир Толомеи, мы явились…

Толомеи остановил его движением руки.

– Знаю, – произнес, вернее, простонал он, – знаю, кто вы такие, и знаю даже, что вы мне скажете. Но все это пустое по сравнению с моей скорбью.

Так как Жан снова открыл рот, банкир обернулся к дверям и обратился к собравшейся у порога челяди:

– Входите, друзья мои, входите все; сейчас вы услышите из уст вашего хозяина страшную весть. Ну, входите же, детки.

В мгновение ока комната наполнилась людьми, и, если бы братьям Крессе вздумалось хоть пальцем тронуть хозяина дома, их немедленно бы разоружили.

– Но, мессир, что это значит? – в гневе и нетерпении спросил Пьер.

– Минуточку, минуточку, – отозвался Толомеи. – Все должны узнать, все.

Братья Крессе тревожно переглянулись: уж не намерен ли банкир обнародовать их позор? Это отнюдь не входило в их расчеты.

– Все в сборе? – спросил Толомеи. – А теперь, друзья, выслушайте меня.

И тут… не произошло ничего. Воцарилось долгое молчание. Толомеи закрыл лицо руками, и присутствующим показалось, что он плачет. Когда он отнял от лица руки, из единственного открытого глаза и впрямь катились слезы.

– Милые мои друзья, дети мои, – проговорил он наконец. – Свершилось самое ужасное! Наш король… да-да, наш обожаемый король только что испустил дух.

Голос его прервался, и Толомеи яростно стукнул себя кулаком в грудь, как будто именно он был повинен в кончине государя. Воспользовавшись минутой всеобщего замешательства, он скомандовал:

– А теперь все на колени и помолимся за его душу.

Сам он первый тяжело рухнул на пол, и все присутствующие последовали его примеру.

– Ну, мессиры, скорее преклоните колени! – с упреком обратился он к братьям Крессе, которые застыли на месте, оглушенные всем происходившим, – только одни они продолжали стоять.

– In nomine patris… – начал Толомеи.

Слова молитвы покрыли пронзительные крики. Это служанки Толомеи, все родом из Италии, начали дружно причитать, следуя лучшим образцам итальянских плакальщиц.

– Requiescat…[33] – хором подхватили присутствующие.

– Ox, да какой же он был хороший! Какой чистой души! Какой набожный! – надрывалась стряпуха.

И все служанки и все прачки зарыдали еще пуще, натянув подолы юбок на головы и закрыв ими лица.

Толомеи поднялся с колен и прошелся среди своих подчиненных.

– Молитесь, молитесь горячее! Да, он был чист душой, да, он был святой! А мы, мы – грешники, неисправимые грешники, вот мы кто! Молитесь и вы, молодые люди, – сказал он, нажимая ладонями на макушки коленопреклоненных братьев Крессе. – И вас тоже в свой час подкосит смерть. Кайтесь же, кайтесь!

Представление длилось добрых полчаса. Затем Толомеи распорядился:

– Заприте двери, закройте прилавки. Нынче день траура, вечерняя торговля отменяется.

Слуги удалились, наплакавшись вволю, шмыгая носом. Когда главный приказчик проходил мимо Толомеи, тот шепнул ему:

– А главное, никому не платить. Возможно, завтра золото будет идти по новому курсу.

Спускаясь с лестницы, женщины продолжали причитать, и плач их не утихал весь вечер и даже всю ночь. Одна старалась перещеголять другую в голосистости.

– Он был нашим благодетелем! – вопили они. – Никогда, никогда не будет у нас такого доброго государя!

Толомеи опустил ковер, закрывавший вход в его кабинет.

– Вот, – сказал он, – вот! Так проходит мирская слава!

Братья Крессе были окончательно укрощены. Их личная драма неожиданно утонула в бедствии, обрушившемся на Францию.

Кроме того, они сильно устали. Весь предыдущий день они провели на охоте, гоняясь за зайцем, потом скакали всю ночь, и как скакали!

Их появление рано поутру в столице, куда они въехали вдвоем на одной запаленной кляче, в рваных кафтанах, перешитых из охотничьих костюмов их покойного батюшки, вызвало дружный смех прохожих. Сорванцы-мальчишки с криком бежали за ними следом. И конечно, они заплутались в лабиринте улиц Сите. С голоду им подвело животы, а в двадцать лет такие вещи переносятся с трудом. К тому же роскошный вид особняка Толомеи здорово сбил с них если не злобу, то, во всяком случае, спесь. Это богатство, эта резная мебель, эмали, безделушки из слоновой кости… да что там, любой из этих вещиц хватило бы с лихвой, чтобы спасти от разрушения их замок… А челядь! Сколько ее и как одета! Получше, чем сиятельные владельцы поместья Крессе. «В конце концов, – думали братья, не смея признаться друг другу в крамольных мыслях, – возможно, мы и сглупили, выказав себя чересчур щепетильными в отношении чистоты крови, – такое богатство стоит любых дворянских грамот».

– Ну-с, добрые мои друзья, – проговорил Толомеи фамильярным тоном, прозвучавшим вполне уместно после общей молитвы, – а теперь вернемся к нашему злосчастному