Живой Журнал. Публикации 2019 - Владимир Сергеевич Березин

эти двое шарахнули бы по нему из своих автоматов, а встань на обочине голая баба? Вот сирены, интересно, действительно они не могли очаровать женский экипаж корабля? Вот бросилась бы в объятья сирен судовая буфетчица»? Года два назад действительно был такой случай — буфетчица бросилась с парохода, чтобы воссоединиться с почтальоном. Она, впрочем, ушла следующим рейсом, отрезвлённая холодной водой океана, да и отказом почтальона.

Не согрел её мужским теплом почтальон.

Прыжок пропал даром.

А тут, на пустынном тракте, в зимнем сумраке, было не до любви — чекист отправил своих по обе стороны дороги, а сам зачем-то полез с капитаном на сопку. Капитан, однако, не возражал.

Они включили фонари, но толку от них было мало — чернота впереди и ярко освещённые камни рядом. Капитан вообще не любил фонари — на фронте из-за их неосторожного света гибли многие, да и тут ему был памятен случай, когда несколько зеков, ушедших в отрыв, расщёлкали пятерых конвойных короткими очередями. Они стреляли прямо на свет. Беглым и бежать-то было некуда, они просто вымещали на освещённых мишенях свою дурную загубленную жизнь.

— Нечего тут ловить, — сказал капитан и тут же почувствовал, что тьма за его спиной пришла в движение.

Что-то щёлкнуло в добротном немецком фонарике, и свет исчез.

— Гаси фонарь, гаси! — крикнул он смежнику.

Медленно проступили через черноту звёзды.

Но невдалеке уже было нечто, чей тёмный силуэт перекрывал звёздную мешанину.

Тут капитан услышал странный звук, будто пела девушка. «Девушка пела в церковном хоре», — вспомнил он стихотворение, которая читала жена, когда смотрела на океан. Последний корабль оставлял порт, и уходил вправо: «О всех кораблях, ушедших в море», след его разглаживался на воде: «О всех усталых в чужом краю».

Какая-то тоска охватила капитана, и он не сразу заметил, что рядом никого нет, — чекист шёл, включив фонарик, как загипнотизированный, — прямо в черноту.

Что-то ухнуло, посыпалась галька, и капитан понял, что он остался один.

Утром он уже сидел, заполняя бумаги, над телом незадачливого смежника. Чекист лежал у самого подножия склона, это была какая-то стыдная случайность — погибнуть, сломав себе шею, на сравнительно пологом спуске.

Фонарик, в его руке, почти совсем разрядившись, тлел проволочной точкой внутри лампочки.

Капитан ещё раз проверил карманы невезучего смежника: золотые часы, кольцо и ручка, тоже, разумеется, с золотым пером — потом он кивнул санитарам, и они стали небрежно грузить тело.

К вечеру к нему пришёл почтальон. Сначала они говорили о погоде, но потом они вдруг выгнали лейтенанта в коридор и заперлись.

Удивлённый лейтенант курил у косяка, не пытаясь прислушаться.

Что-то важное было тогда решено в запертой комнате.

Через несколько дней с дальних приисков отправляли золото. Теперь его вёз конвой, но капитану удалось убедить управление, что два самородка можно отправить отдельно.

Они ехали втроём — милиционеры и почтальон, прижимая к боку опечатанный пакет.

На повороте тракта капитан услышал всё то же пение, это была, конечно, не песня, и никаких слов в ней не было, но тут же воткнул в уши ватные тампоны.

Лейтенант, что был за рулём, с тоской и печалью жал на тормоз.

Он слышал протяжную песню предгорий, женщина пела ему про то, как тяжела доля жены кузнеца, что куёт солнечный диск, но ему вечно не хватает золота, и вот недоделанное солнце исчезает на полгода, и нужно золото, чтобы продолжить работу. Ей вторила скорбным голосом сестра, муж которой потерялся во тьме, и она тоскует без ласки и зовёт его.

Один почтальон, что только что тихо сидел сзади, выбрался на дорогу и пошёл навстречу черноте, хорошо видный в свете фар.

Мелодия проникала через вату, и капитан уже рвался вылезти, как всё пропало — и мелодия, и тоска.

Только холод и ночь.

Треснула дверца, и в машину залез почтальон.

К боку он по-прежнему прижимал свой пакет, только руки у него были теперь испачканы в чём-то липком.

Лейтенант очнулся и тронул машину.

— Одна справа, другая там, в камнях, — хрипло прошептал почтальон.

Капитан сунул ему тряпку — вытереть руки.

Они ехали к городу, который ждал складных объяснений, но тут не Москва, тут порядок иной.

«Слова летают недалеко, а складную бумагу мы придумаем», — думал про себя капитан.

Они сдали пакет и получили расписки.

Лейтенант уехал, а его начальник пошёл с почтальоном по улице, которую едва освещали редкие фонари.

— А как вы догадались? — спросил, наконец, почтальон. — Ну, обо мне?

— Что тут догадываться, в двадцатом веке живём.

Я ведь как дело начал читать, сразу понял, что что-то не так. На комбинат ты работать не пошла, потому что медосмотр надо проходить, а на почте — что? Ну и справки твои чищенные, буковки затёртые, это ведь на почте сойдёт, а у меня — нет. Ты только не бойся.

Слово я тебе дал, ты мне послужила, вот и я отплачу. Тут царь далеко, а море глубоко: до навигации месяц, уедешь с паспортом. Даже колхозникам теперь паспорта дают. Да сдаётся, на материке тебе не жить.

И, видишь, светать скоро начнёт — считанные дни остались.

И, чтобы два раза не вставать — автор ценит, когда ему указывают на ошибки и опечатки.

Извините, если кого обидел.

22 декабря 2019

История про то, что два раза не вставать (2019-12-30)

«Ни один человек не живет такой простой жизнью, какою его награждают любопытные».

Оноре де Бальзак, «Старая дева»

Честные обыватели, к которым я себя отношу, норовят перед тем, как повесить последний шарик на ёлку, подвести итоги года. Дело это мне не очень близкое, но добровольное. Подведение итогов может ввести ещё трезвого обывателя в состояние грусти и прострации, не говоря уж о том, что будущий год ему никогда не сулит особых радостей. Поэтому хочется сказать моим собратьям, что всё будет хорошо, и Россия действительно управляется напрямую Господом Богом, как, по слухам, говорил генерал-фельдмаршал Миних.

В моём детстве было место на Пушкинской площади в Москве, вернее, за этой площадью на бульваре, что приводило меня в трепет. Это была скульптура, а, вернее, барельеф на стене, оставшийся осколком старого времени. Он изображал человека, крутящего огромное колесо. Мышцы человека были напряжены и выпуклы. Под ним было написано: «Все наши надежды покоятся на тех людях, которые сами себя кормят». Здание это было когда-то типографией Рябушинского и до сих