Рим. Цена величия - Юлия Голубева

Под пронзительные звуки труб тело вознесли на костер и принесли около него в жертву лошадей, собак и певчих птиц. Жрецы Либитины вылили наземь два сосуда чистого вина, молоко и кубки с кровью жертвенных животных. Родственники и близкие друзья разместились вокруг ограды и, обернувшись лицом на восток, направились в левую сторону вокруг костра, бросая драгоценные подарки. Женщины вырывали себе клочьями волосы и громко кричали, царапая себе грудь и лицо, чтобы почтить Манов, которые любили молоко и кровь.

Когда закончилось скорбное шествие и были принесены жертвы, зажигатели подали горящие факелы Калигуле и Силану. Отвернув лица, они поднесли их к дровам. Но стоило пламени охватить тело Юнии, как едва успели остановить Калигулу, вознамерившегося прыгнуть в костер. Виниций и Лонгин, приложив немало усилий, втащили его на помост, где стояли сестры и друзья. Со всех сторон раздавались вопли и плач, перебиваемые скорбными песнями и звуками труб. Ярко полыхало пламя, навсегда уничтожая ту, что была красивейшей из смертных женщин.

И едва потухли последние головни, как вдруг произошло непредвиденное.

Яркая молния вспорола черные тучи и вонзилась изогнутым кинжалом прямо в черное пепелище. Крики ужаса раздались со всех сторон. Калигула неожиданно закачался и, прижав пальцы к вискам, рухнул без чувств на помост. Народ всколыхнулся, охваченный паникой. Но Виниций, выставив вперед руку, призвал всех разойтись. Император просто потерял сознание от волнения и горя.

А когда Агриппинилла, Ливилла и Друзилла на следующий день стали искать на погребальном кострище останки, то не нашли ничего, кроме углей. Бесследно исчезли даже золотые украшения и драгоценные подарки. Будто здесь сожгли одни дрова. Охваченные суеверным страхом, родственницы молча передали урну с пеплом либитинариям для временного захоронения в Мавзолее с семьей Германика. Калигула еще на рострах объявил всем, что намерен построить для Юнии и себя роскошную гробницу на Аппиевой дороге.

Погребальные торжества и игры так и не состоялись. Народу было объявлено, что император тяжело заболел. Он так и не пришел в сознание. И весь Рим молился о его выздоровлении, одевшись в цвета глубокого траура.

Силан уже затемно вернулся домой, разбитый и опустошенный. Горе утраты коснулось и его своей тяжкой десницей, выбелив виски. «Моя бедная девочка! – бормотал он. – Этот негодяй сгубил тебя! Будь проклят, коварный лицемер! Пусть бы сгорел заживо вместе с моей красавицей! Зачем Виниций оттащил его прочь? Хотел показать всем, как сильно любил мою девочку. Вздор! Все эти слезы и обморок – фальш и игра! Будь проклят!»

Юний заперся в таблинии и велел подать вина. Рабы, будто тени, неслышно исполнили приказ и разошлись. Дом замер, ожидая нового дня.

Силан горевал о дочери, безвременно ушедшей такой юной и прекрасной по той же причине, что и ее мать, его несравненная Клавдия, которую ему никто не смог заменить. Он едва не прослушал тихий удар в гонг, знаменующий появление позднего гостя. Силан встрепенулся и пошел открывать, шаркая тяжелыми ногами в пустом атриуме. И безмерно удивился, увидев нежданного посетителя. Перед ним стоял совершенно седой Макрон.

– Прости меня, Марк Юний. Но мне некуда было пойти в этот страшный вечер, – сказал он, сбрасывая на пол плащ.

– Я оплакиваю свою дочь. Сейчас не время для бесед, – ответил Силан. Неужели Макрон осмелился прийти, чтобы возобновить разговор об их заговоре?

– Я пришел плакать вместе с тобой, ее отцом. Я безумно любил ее. Прошу, не откажи мне в этой милости.

Удивленный Силан распахнул для него, ставшего сразу родным, свои объятия, и они долго стояли так в темноте, думая о той, что исчезла из этого мира навсегда.

Они всю ночь просидели вдвоем, задавая друг другу вопросы и выслушивая откровения. В одном были едины их помыслы: Калигула должен умереть!

Дворец, окутанный туманом печали, стоял темный и пустой. Около кованых ворот застыли безмолвными тенями те, кто пришел узнать о здоровье императора. Рим, охваченный паникой после происшествия на Марсовом поле, неустанно молился в храмах, которые жрецы не решились закрыть на ночь.

Но во дворце не знали, что делается снаружи. Все обитатели собрались в перистиле у фонтана и тихо переговаривались меж собой.

– А кто сейчас рядом с Гаем? – спросил Виниций, оглядывая тесный круг.

– Клавдий, – ответила Друзилла. – Этот безмозглый старикан слушает его дыхание. А Харикл готовит какой-то отвар.

– Меня не пустили к нему, – проговорила Ливилла. В ее глазах до сих пор метался ужас. – Неужели это знамение так испугало его?

– А кого оно не испугало? – вскинулась на нее Друзилла. – Я ни жива ни мертва от страха. Мы не нашли в костре ни единой косточки, ни единого украшения или кусочка одежды. Только остывшие угли.

– Боги взяли ее на небо. Она теперь богиня, – уверенно произнес Кассий.

– Во время похорон Августа многие клялись, что видели, как из дыма вылетел орел и пропал в небесах, – со злобой возразила Друзилла. – А тут молния ударила в пепелище. Это не к добру. Боги не приняли ее к себе в сонм! Гореть ей в Тартаре!

Все испуганно посмотрели на нее.

– И нашего брата неспроста поразила странная болезнь, – продолжала вещать Друзилла.

Но Кассий неожиданно поднялся.

– Иди прочь отсюда! Ты каркаешь, точно старая ворона! – закричал он, пробудив эхо в коридорах. – Калигула поправится, горе утраты сломило его, ему нужно время, чтобы прийти в себя. А тебе лучше убраться из дворца и не заражать всех своей ненавистью. Ни для кого не секрет, как ты относилась к Клавдилле.

Удивленная Друзилла обвела взглядом присутствующих. Неужели все согласны с ее мужем и тоже прогонят ее? Ливилла сразу опустила глаза, Виниций тоже отвел взгляд, и лишь Агриппинилла с откровенной неприязнью смотрела на нее.

– Тебе не место среди тех, кто любил Юнию, – резко сказала она, и слова эти, точно плевок, уязвили гордую Друзиллу.

И, провожаемая презрительными взглядами, она поспешно вышла.

Лишь затаившись одна в полутемной кубикуле, она смогла выплеснуть свою радость. Ничто не могло омрачить ее! Ни презрение родных, ни болезнь Гая, ни разрыв с любовником. Для нее заговор удался как нельзя лучше. Теперь она сможет вернуть любовь брата! Друзилла кружилась, тихо напевая и останавливаясь лишь затем, чтобы произнести слова проклятий тем, кто, как она считала, предал ее. Легкий кашель, сорвавшийся с ее уст, не встревожил. Недоуменно осмотрев окровавленную ладонь, она вытерла ее о тунику и продолжала петь.

Прежде чем умереть, Юния бесповоротно изменила ее судьбу, но Друзилла об этом и не подозревала.

Толпа, собравшаяся на форуме около ростр, безмолвно ждала, когда закрепят листок. И всеобщий вздох разочарования пронесся легким ветерком. Это значило, что надпись в ведомостях опять гласила: «Без перемен». Народ молча разбредался по домам и храмам молиться о больном императоре. Уже полтора месяца многотысячная толпа дежурила у ворот дворца и днем и ночью, ожидая новостей. Но их не было. Гай по-прежнему лежал в беспамятстве, сломленный смертью любимой супруги. Но горе потери прекраснейшей женщины Рима у народа сменилось отчаянием из-за болезни обожаемого императора. Люди едва осмеливались тихо переговариваться меж собой, и город был наполнен приглушенным шумом, словно вдали по гальке бежал ручей. Ни уличных криков, ни музыки, ни смеха, ни грохота повозок. Жизнь стихла в Вечном городе.