Дурная кровь - Роберт Гэлбрейт

Прежде чем Робин смогла его остановить, он наклонился и чмокнул ее в щеку.

– Можно считать, у нас свидание вслепую, – сказал он ей, выпрямляясь и подмигивая.

– А как мы будем расценивать тот факт, что я вот-вот уйду, а ты останешься? – Робин не улыбнулась, а Моррис делано засмеялся, как смеялся самым непритязательным шуткам Страйка.

– Не знаю… что может подвигнуть человека уйти со свидания вслепую? – спросил Моррис.

«Твое появление», – молча ответила Робин, посмотрела на часы и сказала:

– Если ты готов заступать, я пойду…

– Вот они, – тихо сказал Моррис. – О, сегодня старик выполз на улицу, да? А я-то думаю: почему это ты отошла от входной двери?

Эта реплика раздосадовала Робин еще сильнее, чем игривое обращение. Неужели она бы позволила себе отойти от входа, если бы объект не переместился? Тем не менее она дождалась рядом с Моррисом, чтобы после двадцати минут пребывания на свежем воздухе санитары вместе со своими подопечными потянулись обратно по другой стороне улицы.

– Моих детей точно так же выгуливали в яслях, – тихо сказал Моррис, изучая процессию. – Персонал всех упаковывал в коляски и вывозил в скверик. Думаю, кстати, что здесь и о подгузниках не забывают, – добавил он, провожая своими ярко-голубыми глазами компанию из пансионата «Сент-Питерс». – Господи, надеюсь, я до такого не доживу. Риччи – единственный мужчина среди теток, бедолага.

– Думаю, им всем обеспечивают прекрасный уход, – сказала Робин, когда санитар-тринидадец прокричал:

– Не отставайте, не отставайте, Иден!

– Это – как детство, – заметил Моррис, наблюдая за процессией катящихся вперед кресел-колясок. – Только без единой радости.

– Наверное, – сказала Робин. – Я тогда пошла, если ты готов заступить.

– Да без проблем, – сказал Моррис, но тут же добавил: – Куда-то идешь – так разоделась?

– Встречаюсь со Страйком.

– О-о, – у Морриса приподнялись брови, – понимаю…

– Нет, – парировала Робин, – не понимаешь. Мы кое-кого опрашиваем в шикарном отеле.

– Ну ясно, – сказал Моррис. – Извини.

Но в его последней фразе сквозило нелепое, почти заговорщическое самодовольство, и только в конце улицы Робин посетила неприятная мысль – наверняка Моррис ошибочно истолковал ее резкое опровержение грядущего свидания со Страйком и подумал, что она таким способом дала понять: ее сердце свободно.

Неужели Моррис до такой степени заблуждался на свой счет, что возомнил, будто в результате его неуклюжих заигрываний она втайне надеется на какие-нибудь отношения? Даже после событий второго дня Рождества, когда она по телефону смешала его с грязью за присланное фото готового к действию члена? Как бы ни хотелось ей отмахнуться от этих подозрений, Робин опасалась, что ответ будет «да». Моррис был жутко пьян, когда она на него орала, и, вероятно, не сумел оценить всю меру ее отвращения и злости. После рождественских праздников он вроде бы искренне устыдился своих действий, поэтому Робин, чтобы не нарушать сплоченность их небольшой команды, заставила себя проявить доброжелательность – и, видимо, перестаралась. В итоге Моррис вернулся к своей прежней, «допорнографической» манере поведения. Если Робин и отвечала на поступающие от него вечерние эсэмэски, содержащие в основном анекдоты и потуги на шутливую беседу, то лишь для того, чтобы поставить заслон назойливым продолжениям типа: «Я тебя не оскорбил?» Теперь ей пришло в голову, что все ее положительные профессиональные оценки Моррис расценивал как приглашения к флирту. Ведь все сказанное им по работе указывало на его мнение о ней как о самой бесполезной и малоопытной из всех сотрудников агентства, а вдобавок он, судя по всему, считал ее наивной маргариткой, которая польщена вниманием такого мужчины – в действительности заносчивого и скользкого.

Моррис, размышляла Робин на пути к метро, на самом деле недоброжелательно относится к женщинам. Его к ним влечет, но это, конечно, совершенно другая история: Робин, на всю жизнь отмеченная неистребимой памятью о мужчине в маске гориллы, знала лучше других, что влечение и доброжелательность – вещи совершенно разные, а подчас взаимоисключающие. Моррис постоянно себя выдавал – и не только тем, что в каждом деловом разговоре принижал Робин, но и тем, что постоянно называл Миссис Смит «богатой сучкой», приписывал корыстные или провокационные мотивы каждой женщине, за которой устанавливалось наблюдение, а теперь еще и нескрываемым отвращением в отзыве о Мутном Риччи, который на старости лет вынужден прозябать в окружении «теток»: «Не дай бог до такого дожить…» Робин прошла еще несколько шагов и внезапно остановилась как вкопанная, чем заслужила вопросительный взгляд инспектора дорожного движения. Слова Морриса навели ее на одну мысль, а если точнее – эта мысль пробилась на передний край ее сознания, хотя давно сидела в подкорке и ждала признания.

Отойдя в сторону, чтобы не стоять на пути у прохожих, Робин достала телефон и проверила список парафилий, который просматривала в связи с «синдромом Спящей красавицы».

Аутонефиофилия.

– О господи, – пробормотала Робин. – Вот же оно. Почти наверняка.

Робин позвонила Страйку, но его номер был переключен на голосовую почту; вне всякого сомнения, он был уже в метро и направлялся в «Стаффорд». После секундного раздумья она позвонила Барклаю.

– Алло? – отозвался шотландец.

– Ты все еще у дома Элинор Дин?

– Ага.

– У нее сейчас кто-нибудь есть?

– Нету.

– Сэм, я, кажется, знаю, чем она ублажает своих гостей.

– Что?

Робин ему рассказала. Ответом ей было продолжительное молчание. Наконец Барклай выдавил:

– Ты рехнулась, Робин.

– Возможно, – сказала Робин, – но единственный способ проверить – это постучаться к ней в дом и спросить, сделает ли она это для тебя. Сказать, что тебе рекомендовал ее БЖ.

– Сейчас, только шнурки поглажу! – возмутился Барклай. – А Страйк знает, на что ты меня толкаешь?

– Сэм, у нас осталась неделя – после этого клиент разорвет контракт. А что такого? В худшем случае она пойдет в отказ. Другой возможности у нас не будет.

Барклай тяжко закряхтел.

– Ладно уж, но, если накосячила, отвечать будешь сама.

Робин поспешила дальше, к станции метро, по пути перепроверяя свою догадку. Разозлится ли Страйк, что она по наитию отправила Барклая к Элинор Дин? Но через неделю клиент прекращает финансирование, так что терять, собственно, нечего, правда?

Был субботний вечер, и Робин, спустившись на переполненную платформу, обнаружила, что поезд только что ушел. Потратив время на ожидание следующего, она вышла на станции «Грин-парк» без всяких шансов оказаться в «Американском баре» заблаговременно, чтобы перекинуться парой слов со Страйком до прихода Оукдена. Хуже того: спеша по Сент-Джеймс-стрит, она увидела – с ощущением дежавю – большую, направляемую полицией толпу, блокирующую створ улицы. Когда Робин замедлила шаг, прикидывая, как бы пробиться к «Стаффорду» через плотную людскую массу, ее обогнали папарацци, осаждающие кортеж из черных «мерседесов». Пока Робин смотрела, как они прижимают к окнам автомобилей свои объективы, до нее дошло, что находящаяся на удалении толпа дружно скандирует: «Джон-ни! Джон-ни!» Через окно одной из направляющихся к месту действия машин Робин углядела женщину в парике образца Марии-Антуанетты. Только когда ее чуть не сбила с ног бегущая пара охотников за автографами, оба с постерами Deadbeats, Робин с трепетным волнением поняла, что Джонни, чье имя скандировала толпа, – это отец Страйка.