Мемуары Дьявола - Фредерик Сулье

Луицци нисколько не улыбалась перспектива визита к банкиру, который мог бы поинтересоваться, откуда у этакого оборванца взялась подобная ценная бумага, и потребовать какой-либо документ, идентифицирующий его личность; поэтому он с радостью согласился.

Распрощавшись с нотариусом, Луицци поспешил рассказать о своей встрече сестре.

Каролина сидела вся в слезах; ее новости не были столь же радужными. Одна из монахинь, прослышав о случившемся у Жака и не дождавшись возвращения сестры Анжелики, разыскала ее и устроила форменный допрос. Раздосадованная новым решением Каролины, она пригрозила донести на бесправную послушницу властям, и эта угроза сильно напугала девушку.

Луицци тоже встревожился, ибо вряд ли он смог бы убедительно разъяснить какому-либо должностному лицу, кто он такой и как сюда попал, а тем более предъявить какие-либо права на юную монахиню, поэтому барон решил покинуть Витре как можно быстрее. Не успел он прийти к этому выводу, как принесли записку от Анри, в которой лейтенант сообщал, что новое обострение горячки не позволяет ему лично принести Каролине свои искренние извинения и т. д. Луицци поспешил к офицеру, действительно обнаружив его в постели; они условились, что барон и Каролина немедленно отправятся в Париж, получат от военного министра разрешение на женитьбу и сделают оглашение о предстоящем бракосочетании, а лейтенант присоединится к ним, как только придет в себя после ранения.

Все прошло без сучка без задоринки – по крайней мере в отношении отъезда Луицци. На следующее утро он получил обещанные Барне деньги и уже через три дня оказался в Париже.

Первым делом Луицци пришлось заниматься приучением Каролины к окружающему миру, в котором ей предстояло теперь жить. Сначала – многочисленные приобретения мебели, тканей, платьев и нарядов; затем – посещения театральных представлений, где барон вновь встретился со многими старыми знакомыми, принявшими его как человека, который вволю напутешествовался то ли по Италии, то ли по Англии, и нисколько не интересовавшимися причинами его столь продолжительного отсутствия. Некоторых Арман представил своей сестре, и через пару дней ложа барона де Луицци в Опере превратилась в место паломничества самых отъявленных щеголей, наперебой спешивших засвидетельствовать свое почтение милейшей Каролине де Луицци.

Все шло согласно намерениям барона. Он отослал Анри разрешение военного министра, лейтенант ответил, что состояние здоровья позволит ему вскоре выехать в Париж; как вдруг однажды утром, когда барон и его сестра были в своих апартаментах одни, девушке доложили о визите некой дамы. Каролина еще не зналась в Париже ни с одной женщиной; Луицци не хотелось представлять ее где-либо до свадьбы, поскольку он не знал, под каким именем вывозить ее в свет. Поэтому этот визит привел обоих в крайнее удивление, и Каролина попросила узнать имя нежданной гостьи. Вернувшийся вскоре слуга доложил:

– Госпожа Жюльетта Жели.

Изумленно вскрикнув, Каролина устремилась со всех ног в переднюю, где бросилась к Жюльетте с объятиями, встречая ее как закадычную подругу после долгой разлуки. Затем Каролина увлекла гостью в гостиную, где и представила брату. Луицци с любопытством уставился на приветствовавшую его с опущенными глазами женщину. Он увидел, что портрет, нарисованный его сестрой, нисколько не приукрашен, но заметил то, что наверняка ускользнуло от наивной Каролины, – пылкую истому в дышащем страстной чувственностью облике мадемуазель Жели, многоопытную гибкость ее стройного стана, позволявшую предположить в нем как мощь объятий анаконды, всегда готовых раскрыться навстречу несчастной жертве, так и податливую грацию баядерки, завлекающей возлюбленного в расставленные сети своих чар. Тем не менее Луицци решил не делать поспешных выводов из своих наблюдений; лучше было сначала внимательно выслушать эту Жюльетту, а потом уже судить о ней, исходя из более основательных показателей, нежели лицо и фигура.

После первых излияний нежных чувств, которыми обычно обмениваются старые подружки, пережившие долгую разлуку, после теплых слов, поцелуев и ласковых рукопожатий пришло время объяснений. Луицци первым начал повествование о встрече сначала с Каролиной, а потом и с Анри Донзо. Рассказывая, он пристально наблюдал за Жюльеттой.

Последняя слушала барона с улыбкой на губах, одобрительно покачивая головой, что должно было свидетельствовать о ее переживаниях за подругу, так счастливо нашедшую брата; а когда речь зашла об Анри, она просто засияла и, обернувшись к Каролине, протянула ей руку и сказала тем идущим от всего сердца тоном, в котором эхом отдавалась радость за удачу Каролины:

– Счастливая! Да-да, счастливая, ведь он безумно влюблен в тебя! К тому же он весьма достойный молодой человек.

Затем Жюльетта, очаровательно улыбнувшись, обратилась к Луицци:

– Как я благодарна вам, сударь, за все, что вы для нее сделали! Это ваша сестра, но вы даже не представляете, насколько она заслуживает того счастья, что вы ей даете; и, давая ей это счастье, вы платите по долгам других…

Слезы сверкнули в ее глазах, добрые слезы, отражавшие свет признательной души, которая, будучи не в силах сделать что-либо для любимого существа, испытывает искреннюю благодарность к благодетелю.

Все сомнения и подозрения Луицци испарились перед лицом такой искренней привязанности и преданности, и он с интересом приготовился слушать рассказ Жюльетты, на котором настаивала Каролина.

– Увы! – начала девушка. – Все, что случилось за это время со мной, весьма обыденно и скучно. После твоего отъезда из монастыря я почувствовала себя в полном одиночестве, ибо единственный мой друг – это ты; к тому же без твоего покровительства усилились гонения со стороны матушек. Меня покинуло какое бы то ни было мужество, ибо без твоей поддержки, без твоей дружбы – без той силы, которая, как я полагала, имелась и в моей душе, а на самом деле принадлежала только тебе, жить оказалось совсем непросто. Я со страхом думала о будущем, которое себе уготовила, а невозможность что-либо исправить приводила меня в полное отчаяние. Я не решалась признаться в том матери, поскольку считала себя не вправе приумножать ее тяготы, хотя мать, возможно, и согласилась бы взвалить на себя бремя моего возвращения домой. Однако она прекрасно видела все мои переживания, казнилась и мучилась из-за них. Тогда-то она и отправила тебе письмо, собираясь вернуть тебе твои деньги…

Жюльетта смутилась, и Каролина поспешила ободрить ее:

– Мой брат все знает. Смелее.

– Но все ее письма, – продолжала Жюльетта, – так же как и мои, остались без ответа.

– Видимо, – заметил Луицци, – настоятельница Тулузской обители не пропускала ваши послания, а ее коллега в Эвроне делала то же самое в отношении писем госпожи Жели.

Потупившись, Жюльетта проворковала:

– Я никого не хотела бы обвинять, хотя все притеснения, что мне пришлось терпеть в монастыре, вроде как должны заставить меня поверить, что наши божьи одуванчики вполне способны на такую подлость…

– Но расскажи же наконец, что привело тебя в Париж, – нетерпеливо попросила Каролина.