Словарь Ламприера - Лоуренс Норфолк

— Я подумал, что мне лучше… понимаете, пойти с вами. Если вы не против…

— Молодец, — сказал Эбен.

Уилберфорс похлопал Петера по спине. Четверо смельчаков улыбнулись.

— Ну, пошли, — произнес Рой.

Палубы корабля были пустынны. Разведчики прокрались по корме и спустились на шканцы.

— Может быть, нам разделиться, — предложил Рой, — и…

— Нет! — Уилберфорс чуть не кричал. Эбен удивленно взглянул на него. — Я хочу сказать, что нам надо держаться вместе, ладно? — добавил он уже тише.

Рой кивнул:

— Как хотите.

Петер Раткаэль-Герберт поднял крышку люка, и все четверо заглянули вниз, в темноту. Эбен почувствовал запах стокгольмской смолы и теплого застоявшегося воздуха. Он подумал о прошедших месяцах и о людях, за которыми он наблюдал из безопасного Вороньего Гнезда, о своем поспешном обещании юному Ламприеру. Ящики, статуи… Что-то здесь было неладно. Они спустились вниз, подождав под лестницей Роя, не позволившего перенести себя на руках. В открытый люк падали лучи лунного света, в которых была четко видна огромная грот-мачта. За ней в обоих направлениях тянулись только каюты и аккуратно сложенная оснастка. Разведчики осторожно двинулись вперед, поднимая на своем пути крышки люков над головами, но средняя палуба была пуста, так же как и верхняя. Они спустились на нижнюю палубу. Сюда лунный свет уже не проникал. Уилберфорс на ощупь пробирался вперед между корабельными пушками, загромоздившими палубу так, что она превратилась в узкий коридор. Он ударился головой о доски верхней палубы, а потом еще обо что-то, свисавшее с потолка. Это был светильник.

— Дайте спички, капитан Рой, — прошептал он, обернувшись через плечо.

Вспыхнула спичка, и внезапно Рой вскрикнул, и крик показался особенно громким в этом безлюдном месте. Все четверо смотрели на освещенную палубу. С каждой стороны тянулись ряды пушек настолько, насколько простирался свет от лампы. А у каждой пушки стоял человек, и когда свет падал на лица, глаза людей открывались: щелк, щелк, щелк… Со всех сторон на разведчиков смотрели загорелые, обветренные лица моряков.

Затем к ним стали приближаться тяжелые шаги, и из темноты появился еще один человек. Лицо его тоже было загорелым и бородатым, глаза — так же мертвы и пусты, как у всех прочих. Эбен посмотрел на него, отвел взгляд и снова взглянул. Это было невозможно. Эбен оттеснил Уилберфорса и вышел вперед, когда этот человек остановился перед ними. Невероятное оказалось возможным.

— Алан? — неуверенно позвал капитан Гардиан. — Капитан Нигль? Это…

— Приказ! — произнес человек. Он не сводил глаз с Гардиана. Голос его был ровным и бесстрастным, почти металлическим. Четверо разведчиков переглянулись, ошеломленные и онемевшие.

— Я думаю, это вопрос, — пробормотал Петер Раткаэль-Герберт.

Рой взглянул на Нигля и матросов, выстроившихся у пушек.

— Отдать швартовы! — скомандовал он и поспешно отступил назад, когда команда «Вендрагона» сменила вынужденное бездействие на долгожданную работу.

* * *

Джульетта была неживым предметом, безжизненной куклой в руках Ламприера, тащившего ее через языки огня и клубы дыма. Крыша полыхала над головой, ярко освещая горевшую оркестровую яму. Театр стонал и корчился в агонии. Ламприер поднял голову и увидел, что крыша начинает рушиться. Что-то тяжелое падало на верхние ярусы, сокрушая их в щепки, и удары не прекращались. Черепахи летели вниз, увлекая за собой остатки крыши, разбивая на своем пути перила и балконы. Уворачиваясь от этих бомб, Ламприер чувствовал, как пламя лижет ему спину. Лестница превратилась в пылающий коридор, над ней спиралями клубился дым. Ламприер тащил Джульетту, задыхаясь и кашляя, ни разу не обернувшись, пока наконец не оказался на улице. Тогда он упал на колени как подкошенный, чувствуя только страшную слабость и стеснение в груди. Где-то за спиной слышался звон бьющегося стекла. Мятежники преследовали полицейских. Ламприер закрыл глаза, и ему показалось, что черный дым закружился над ним и заботливо накрывает его темным-темным плащом…

Джульетта стояла рядом и смотрела на него сверху вниз. Ламприер медленно поднялся и начал выкашливать дым из легких. Когда их глаза встретились, Джульетта отвернулась.

— Джульетта?

Она не ответила. Ламприер обнял ее, собираясь повернуть лицом к себе, но, угадав его намерение, она высвободилась.

— Мой отец… — Голос ее звучал очень тихо. Ламприер почти не разбирал слов.

— Что ты говоришь?

— Умер. Он мертв. — Голос превратился в шепот.

— Но ты же говорила… Ты говорила мне, что он для тебя ничего не значит, ровным счетом ничего…

Джульетта повернулась к нему, лицо ее исказилось.

— Я говорю не о виконте, неужели ты не понимаешь? Ты что, не понимаешь? Мой настоящий отец! Неужели ты не понял? Неужели ты не догадался, что мы с тобой натворили?

Обуглившиеся стены оперного театра начали осыпаться вовнутрь. Высокие арки фасада обрушились, и из проломов вырвались наружу языки пламени. Казалось, оперный театр тает, плавится, оседает и съеживается, выбросив напоследок в небеса грибообразное облако пепла и пыли в знак своей окончательной гибели.

* * *

Вниз по течению, на волне отлива, мимо Шедуэлла, мимо Собачьего острова, мимо дворов Блэкуолла и мерцающих огней Грейвсенда, через отмели и банки устья Темзы в открытое море. Матросы «Вендрагона» молча трудились над поскрипывавшими снастями, когда паруса корабля поймали поток ветра, увлекшего судно на юг, через Ла-Манш, к ожидающей их Ла-Рошели. Эбен, Рой, Уилберфорс и Петер Раткаэль-Герберт стояли на шканцах и смотрели на работу матросов. Нигль расхаживал взад-вперед по палубам, проходя мимо четверых пассажиров и никого не узнавая. Море было как черненое серебро, лунный свет выхватывал из тьмы гребешки волн, вдалеке мерцали маяками огни западных портов, но корабль не обращал на них внимания, проплывал мимо, устремляясь дальше, на юг. Нос корабля неутомимо рассекал волны, и капитан Гардиан вспомнил, какие бывают ночи в Южно-Китайском море. Воздух такой спокойный и теплый, небеса такие чистые…

Команда «Вендрагона» ставила парус. Полотно раздулось под ветром, корабль мчался вперед, оставляя позади пенистую дорожку. Уилберфорс смотрел, как по левому борту мелькают знакомые ландшафты. Словно в зеркальном отражении повторялось последнее путешествие «Сердца Света». Над низким побережьем сверкнули огни Шербура и Лорьяна. Мысы и скалы расплывались во мгле, но Уилберфорс помнил в подробностях каждый из них. Он думал о том, какие странствия выпали на долю несущего их корабля, о его однообразных маршрутах с востока на запад, с юга на север и обратно. Он представлял себе воды Средиземного моря там, где они смыкаются с Атлантикой, там, где море превращается в океан, и перед его мысленным взором они представали испещренными многочисленными следами и линиями, словно лед на катке, — следами, которые «Вендрагон» год за годом оставлял в этих водах. Какое еще море на свете выдержало столько путешествий, какие воды так утомлены и изношены? Гигантские зигзаги тающих кильватерных следов пролегли на поверхности океана. Светящиеся ковры водорослей и водяные смерчи — вот истинные координаты, меняющиеся с каждым мгновением, никогда не застывающие в неподвижности. Стая китов — это остров; обломки кораблекрушения — невидимые знаки пересечения долгот и широт. Главная тайна — не у полюсов, а повсюду, рассеянная, растворенная в бескрайних океанских просторах. Уилберфорс взглянул назад, за корму, и еще раз убедился в том, что последний путь «Сердца Света» повторяется в мерцающем и гаснущем кильватере «Вендрагона».