МИД. Министры иностранных дел. Внешняя политика России: от Ленина и Троцкого – до Путина и Медведева - Леонид Млечин

— Отношения казались напрочь испорченными. Все-таки Шеварднадзе ушел, хлопнув дверью, — говорит Грачев. — А в первые дни августовского путча он выступил с несколько двусмысленными оценками деятельности Горбачева. Он не был до конца убежден, что Горбачев каким-то образом не замешан в происходящих событиях.

Канцлер ФРГ Гельмут Коль в телефонном разговоре, записанном Черняевым, прямо спрашивал Горбачева:

— Как расценивать заявление Шеварднадзе о том, что вы якобы знали о намечавшемся путче?

— Что-то я не слышал таких интерпретаций, — схитрил Горбачев.

— Но у нас об этом пишут в газетах.

— Я поинтересуюсь. Возможно, это были какие-то заявления для заграницы.

— Ведь он же был вашим другом.

— Я и сейчас за то, чтобы и он, и Яковлев вернулись.

Шеварднадзе взял свои слова назад, но никто не мог представить себе, что процесс примирения и сближения с Горбачевым пойдет так быстро, что он вскоре вновь станет министром — всего на три недели.

— Почему Шеварднадзе все же согласился?

— У них был долгий, почти семейный разговор, — вспоминает Андрей Грачев. — Шеварднадзе не сразу согласился. Но и перед ним стоял вопрос: а что дальше? Выбора у него не было. Вряд ли он мог рассчитывать, что станет для Ельцина таким же близким человеком, как и для Горбачева. Так что должность в российских структурах ему бы не предложили. И кроме того, он с удовольствием вспоминал о своей министерской работе, потому и был податлив.

— И он не предполагал, что его второй министерский срок окажется столь коротким?

— А как вы думаете, принял бы он эту должность, если бы так думал? Конечно же нет. Так что не только Горбачев поверил в возможность восстановить единое государство.

5 ноября 1991 года Михаил Сергеевич предложил Шеварднадзе заняться прежним делом. 20 ноября Эдуард Амвросиевич вернулся в знакомый кабинет на седьмом этаже в высотном здании на Смоленской площади. Только теперь его должность называлась иначе — министр внешних сношений.

Шеварднадзе заявил, что его главным приоритетом будет сохранение единого государства. Он сказал, что отменяет все зарубежные визиты.

— Весь его календарь состоял из поездок по республикам, — вспоминает Грачев. — Он понимал, что от того, насколько ему удастся поладить с республиканскими руководителями, зависит восстановление государства, да и его пребывание на этой должности.

Шеварднадзе боялся распада СССР, внушал своим партнерам на переговорах, сколь важно для всего мира сохранить единую страну. Западные лидеры предпочли бы по-прежнему иметь дело с Советским Союзом, а не с пятнадцатью новыми государствами, но их собственные эксперты докладывали, что, судя по всему, Советский Союз не сохранится. Подозревать Шеварднадзе в том, что он на всех должностях в Москве оставался тайным грузинским националистом и мечтал о разрушении страны, нелепо.

— Больших разрушителей, чем путчисты, я не вижу, — считает Грачев. — Шеварднадзе был кадровым продуктом советской системы. Не было ему резона рубить сучья, на которых он так величественно и вельможно восседал.

Как минимум можно твердо сказать, что на посту министра иностранных дел СССР ему жилось лучше, чем потом в роли президента независимой Грузии. Но Советский Союз распался, исчезло союзное правительство и сама его должность.

19 декабря 1991 года Георгий Фридрихович Кунадзе, заместитель министра иностранных дел России, зашел к Шеварднадзе, чтобы показать ему проект указа Ельцина о переводе собственности советского министерства под юрисдикцию России.

— Моя единственная просьба, — сказал Шеварднадзе, — касается сотрудников министерства. Не будьте к ним слишком суровы.

Через три месяца после распада Советского Союза Шеварднадзе бросил спокойную и комфортную жизнь в Москве и поехал в Грузию. Зачем он это сделал? Тщеславное намерение завершить карьеру президентским постом? Желание помочь родине в трудную минуту? Тоска по активной деятельности? Годится любой вариант ответа или их сочетание.

Шеварднадзе было тесно под Горбачевым. У него были идеи, которые он не мог реализовать на посту министра. И вдруг — чудесный поворот судьбы: он становится первым человеком. Пусть не в такой огромной стране, как СССР, но зато у себя на родине.

В роли отставного министра его ждала комфортная и спокойная жизнь. Возле особнячка на тихой улице в Москве, где удобно разместилась Внешнеполитическая ассоциация — синекура, которую придумал себе Эдуард Шеварднадзе, — сменялись лимузины с посольскими номерами и флажками. Не только аккредитованные в Москве послы, все самые высокопоставленные иностранные гости спешили побывать у Шеварднадзе. Его ждали в любой части света с лекциями и выступлениями, которые отменно оплачиваются. И такой жизни он предпочел прыжок в неизвестность. Сам Шеварднадзе сказал так:

— Я знал, что, если бы я не вернулся в Грузию, она бы погибла.

Если это и преувеличение, то не очень большое. Когда Шеварднадзе поехал в Грузию, расставшуюся со Звиадом Гамсахурдиа, многие в России и за ее пределами вздохнули с облегчением. В Грузии, которую раздирала гражданская война, где царило безвластие и хозяйничали вооруженные группировки, казалось тогда, воцарится цивилизованный порядок.

От Шеварднадзе ждали великого царствования, а он начал войну с Абхазией, поссорился с Россией и вообще все меньше походил на человека, который когда-то отказался от власти и почестей, потому что не желал участвовать в закручивании гаек и возможном кровопролитии. Это была большая неожиданность для всех, кто его знал. Но с еще большей неожиданностью столкнулся он сам. Он, наверное, растерялся, оказавшись совсем не в той стране, которую когда-то оставил. После трагедии 9 апреля 1989 года Грузия быстро дошла до точки кипения. Он вернулся в страну, где запросто могли свергнуть любого президента, опрокинуть в грязь вчерашнего кумира, где люди все споры решали с помощью оружия.

Движение к независимости не удалось возглавить никому. Грузинское общество рассыпалось на множество мелких партий, которые темпераментно выясняли отношения между собой. 31 марта 1991 года в Грузии состоялся референдум, грузины проголосовали за независимость. 9 апреля Верховный Совет республики провозгласил Грузию независимым государством. 26 мая на первых президентских выборах победил Звиад Гамсахурдиа, сын классика грузинской литературы.

Первый глава Грузии — закомплексованный, обращенный в себя вчерашний диссидент — не годился на роль лидера. В своей не очень счастливой жизни он привык делить людей на друзей и врагов. Врагов всегда оказывалось больше, чем друзей. Гамсахурдиа был обречен потому, что не сумел стать главой всех грузин. Он получил неограниченные полномочия. Но плохо ими распорядился.

«Первый президент Грузии, придя к власти, начал закручивать гайки и расправляться с несогласными, — писали тбилисские журналисты Вадим Анастасиади и Этери Какабадзе. — Митинги протеста разгоняли силой, а порой и стрельбой. Депутатам-оппозиционерам приходилось идти на заседания Верховного Совета под градом проклятий и оскорблений, которыми их осыпали фанатичные женщины, прозванные в народе «черные колготки». Их летучие «зондеркоманды» появлялись там, где нужно, и расправлялись с любым, кто посмел идти против их кумира. Возможно, именно женщины, не чаявшие души в «красивом, умном, образованном, умеющем говорить по-английски и играющем на пианино» Гамсахурдиа, создали впечатление, что он безальтернативный лидер и любимец народа. Но это было далеко не так».