Будущее в тебе - Олег Кожевников

«Хм, в Москву – это хорошо!» – В отличие от Петровича, который только теперь начал прозревать, я знал по своей прошлой жизни, что в руководстве армии, да и страны, есть люди, которые всеми фибрами души ненавидят Советский Союз и всячески способствуют его проигрышу в этой войне. Вот, только, к сожалению, я не знал, кто именно – эти сволочи так замаскировали свои действия, что даже через много лет наш эскадронный специалист по истории не мог нам конкретно назвать их имена. Он рассказывал, что только небольшая часть врагов попала под сталинские чистки и, наоборот, все эти чистки прошлись в первую очередь по честным людям, настоящим патриотам своей страны. Умные и хитрые враги использовали эти репрессии, чтобы убрать с важных постов энергичных, опытных профессионалов и заменить их на зеленых, безбашенных мальчишек, которые не задают лишних вопросов, а не задумываясь выполняют любые, даже самые странные, с любой точки зрения, распоряжения.

Эти мысли пронеслись в голове буквально за те секунды, пока Петрович молчал, глядя на меня печальными и усталыми глазами. Я, чтобы как-то прервать это гнетущее молчание, даже перед ним играя привычную роль тупого служаки, которому только что открыли глаза на существующее положение дел, воскликнул:

– Так это что получается, никому из командования нельзя верить? Эти гады, генералы, нас на убой тащат?

Черных усмехнулся, хлопнул меня рукой по плечу и уже более веселым тоном произнес:

– Почему же это всем не верить? Вот я – тоже генерал, но мне-то ты веришь?

– Тебе верю, а вот другим теперь – не знаю!

– Да ладно, Юр, нельзя так! Подавляющее число генералов и штабных командиров – нормальные честные люди. Только единицы из них враги. А может быть, враг и вовсе всего лишь один, но сидит он в высоком кабинете, и мозги у этого злого гения работают, как арифмометр, а эти единичные генералы у него, как марионетки в ловких руках.

Да… Не зря я все-таки в Эскадроне был одним из лучших по методам конспирации – даже у хорошо меня знающего человека не вызвала и тени сомнения искренность моих слов. Именно такой реакции Черных от меня и ожидал. Но уже через секунду от самовлюбленных ощущений, что я хитрый и прожженный конспиратор, не осталось и следа, потому что неожиданно для самого себя в одно мгновение я превратился из крутого конспиратора в изумленного мальчишку, которому вдруг дали вкусную конфету. А причиной этому стал всего один возглас Петровича, который меня просто ошарашил своей абсурдностью. Генерал неожиданно строгим, командирским голосом спросил:

– Черкасов, ты почему не по форме одет?

Я, изумленно на него глядя, промямлил:

– Как это не по форме? Все строго по уставу, ну, может быть, только гимнастерка и галифе слегка помяты.

Но Черных настаивал:

– Да нет, товарищ командир, петлицы у тебя не те! В них должны быть не скрещенные стволы пушек, а танки.

Глядя на меня такого, стоявшего открыв рот и изумленно хлопающего глазами, Петрович не выдержал, расхохотался и сквозь смех произнес:

– Да и шпалы в петлицах у тебя не по форме – звезды там должны быть. Понимаешь? По две звезды в каждой петлице. Генерал ты теперь, Юрка, – ге-не-рал!

Мое неподдельное изумление веселило Петровича еще некоторое время, но потом он перестал смеяться и уже совершенно серьезным тоном сообщил:

– О присвоении тебе внеочередного звания я узнал перед самым вылетом на задание. Пришла радиограмма из Москвы за подписью самого Сталина, в ней еще много фамилий людей из твоей бригады, кому присвоено внеочередное звание, из них я запомнил только Пителина – теперь он полковник. В той же радиограмме ты назначен командиром 6-го мехкорпуса.

У меня непроизвольно вырвался возглас:

– А как же Хацкилевич?

Черных изменившимся, слегка дрожащим голосом ответил на этот, как оказалось, нелепый вопрос:

– Погиб Михаил Георгиевич! Пал геройской смертью непосредственно в боевых порядках мехкорпуса. Не прятался он за спинами подчиненных, как некоторые наши генералы. До конца выполнил свой долг!

В интонации Черных теперь уже отчетливо зазвучали металлические нотки, и он, как истинный комдив, гаркнул:

– Все, Черкасов, время не ждет, нужно двигать отсюда!

Потом, осознав, что говорит не с подчиненным, а с другом, к тому же теперь ставшим генералом, смягчился:

– Уезжать нужно, Юра, отсюда, не дай бог, немцы повторят авианалет, и теперь уже будет некому прийти на помощь. К тому же в штаб моей дивизии должен прибыть один из заместителей Хацкилевича, чтобы хотя бы вкратце ввести тебя в курс дела и сопроводить в штаб 6-го мехкорпуса. Я сам слышал, находясь в нашем радиоузле, как Болдин по рации давал такое распоряжение начальнику отдела связи мехкорпуса майору Скворцову.

Хотя я и был несколько невменяем по понятной причине, но доводы Петровича не прошли мимо моего несколько затуманенного состоянием эйфории сознания. Я послушно влез следом за Черных в кабину «хеншеля» и скомандовал Синицыну двигаться обратно на шоссе, к нашей колонне.

Мы уже подъехали к стоявшей на шоссе колонне, и я выпрыгнул из кабины, чтобы проверить, готова ли она двигаться дальше. Эйфория продолжала мной владеть. С непривычной отстраненностью раздавал поручения и выслушивал доклады, а когда снова забрался в кабину, то и вовсе провалился в нирвану, нырнув в облака счастья, и купался в них. А чудилось мне, что я, в генеральской форме, при параде, подъезжаю на шикарном авто к нашему дому. Дверь лимузина предупредительно открывает до боли знакомый дворник и тут же замирает по стойке смирно, с метлой на плече. Только выбираюсь из роскошной кабины, как мне в объятия прыгает Ниночка. Повиснув на генеральской шее, она жарко целует меня в губы; потом почему-то оказываемся с ней в общежитии, и церберы вахтерши и технички со швабрами стоят по стойке смирно, а подруги ее стоят раскрыв рты, с завистью глядя на нас; и вот мы уже у нас в квартире, и ее маленькая ручка расстегивает пуговицы на генеральском кителе… но все эти чудесные грезы как-то вдруг скомкались, испарились. В сознание мгновенно ворвалась суровая военная реальность, с жесткой четкостью явив моему взгляду обгорелый, чадящий вонючим смрадом автобус и трупы, лежащие вокруг него. Сплошь женщин и детей.

Мы стояли напротив этого автобуса смерти. Я уже выбрался на подножку, чтобы осмотреться и понять, почему стоим, но непреодолимая сила заставила снова плюхнуться на сиденье и захлопнуть дверь. Я увидел практически под передними колесами «хеншеля» раздавленное гусеницей танка тело девочки. Собственно, тела-то и не было, одна кровавая каша, только головка с трогательными светло-русыми косичками.

Пришел в себя, только когда увидел в боковое зеркало приближающуюся фигуру Лыкова. Тогда я, преодолев первоначальный шок и стараясь не смотреть на раздавленное тело девочки, вылез из кабины и встретил сержанта госбезопасности, стоя на асфальте. Тот подошел к нам, доложил, что во вверенном ему подразделении никаких происшествий за время марша не случилось, и попросил дальнейших указаний. Оказывается, мы уже добрались до Т-образного перекрестка, и теперь пришло время разделяться. Закончив говорить, Лыков перевел взгляд на кабину «хеншеля», и его лицо приобрело донельзя глупое выражение: и выпученные глаза, и отвисшая челюсть – словом, передо мной стоял уже не матерый боец, а какой-то растерянный деревенский дурачок. Сержант госбезопасности увидел в кабине незнакомого человека в летном комбинезоне, и это был генерал. Дрему Черных прервал громкий доклад Лыкова, и он повернулся, чтобы понять, что его пробудило от сна, при этом край комбинезона сполз, оголив звездную петлицу.