"Посмотрим, кто кого переупрямит...". Надежда Яковлевна Мандельштам в письмах, воспоминаниях, свидетельствах - Павел Нерлер

Западные рецензенты, уделяя много внимания разоблачительному пафосу мемуаров, оценили Надежду Мандельштам как самостоятельную и талантливую писательницу, создавшую высококлассный литературный текст. Наиболее подробно об этом написал еще в 1971 году Ричард Пивер в “Хадсон ревью”[919].

Впоследствии из признания литературного таланта Надежды Мандельштам и осознания того, что текст ею выстроен особым образом – как репрезентация прошлого, вырастет анализ текстов вдовы поэта, более характерный для эпохи лингвистического пово рота. В работах Чарльза Айзенберга, Бет Холмгрен, Джудит Робей и Сюзан Инграм мемуары Мандельштам представлены как сознательно выстроенный конструкт с различными стратегиями, лежащими прежде всего в гендерной плоскости[920]. Айзенберг исследовал риторику “Воспоминаний”, т. е. какими приемами (синекдоха, метонимика) она пользуется для изображения 1930-х годов. Холмгрен, беря за основу гендерную перспективу, исследует становление и репрезентацию мандельштамовского “я” за счет осмысления своих отношений с отцом и, что самое главное, с двумя поэтами, один из которых был ее мужем, а вторая – подругой. С каждой новой работой ставки в игре по деконструкции написанного Н. Я. Мандельштам повышались, и Джудит Робей уже рассматривает ее тексты исключительно как гендерный и автобиографический проект без оглядки на реальную биографию мемуаристки.

Погружение жизни и деятельности Надежды Мандельштам в канву автобиографических исследований, в основе которых лежит гендерный анализ женской прозы, оставило без какого бы то ни было рассмотрения анализ политических воззрений Н. М., а также того, как общественно-политическая ситуация влияла на тон и оценки ее мемуаров. Выставив на передний план представления о сталинской эпохе и двадцатых годах, исследователи упустили из виду, что мемуары писались спустя значительное время после описываемых событий, в эпоху правления Хрущева и Брежнева, когда в советском обществе началась борьба с культом личности Сталина. Единственная на сегодняшний день монография о Н. Я. Мандельштам, написанная Холмгрен, красноречиво отражает прочно укоренившееся представление о ней как свидетельнице исключительно сталинской эпохи. Название монографии “Женские работы в сталинское время: о Лидии Чуковской и Надежде Мандельштам” если справедливо, то по отношению к Л. К. Чуковской, которая в конце 1930-х годов написала повесть “Софья Петровна” и начала вести дневник об Анне Ахматовой, а в разгар борьбы с “космополитами” приступила к написанию новой повести “Спуск под воду” о послевоенной атмосфере в близких ей литературных кругах со ветских писателей[921]. Но это неверно по отношению к Н. Я. Мандельштам, которая приступила к “Воспоминаниям” после 1956 года, когда уже удалось частично реабилитировать ее мужа.

Писание мемуаров было для Н. Я. Мандельштам совершенно новым опытом, что метко подметила Э. Г. Герштейн: “Начав писать свою первую книгу, Надя очутилась как бы в состоянии шока. Она погрузилась в свою ушедшую жизнь с Осипом Эмильевичем, постепенно по ступеням переживая все ее повороты. Это было беспощадное вживание в, казалось бы, забытую жизнь, а в действительности лишь временно отодвинутую вглубь. Не сразу к ней вернулось понимание сущности их совместной жизни. «Я была его подругой, а не только женой», – с каким-то удивлением говорила она мне, заново осмысливая сущность своего союза с Мандельштамом”[922].

Более того, создавая мемуары, Мандельштам никогда не забывала о соотнесении недавнего прошлого с актуальным для нее настоящим. В мемуарах содержится немало интереснейших и содержательных эпизодов, относящихся уже к послесталинской эпохе, что иногда совершенно игнорируется биографами Н. Я. Мандельштам[923]. Другими словами, на их основе можно реконструировать воззрения Н. Я. Мандельштам на 1950–1960-е годы – время, когда по ее же словам, в советском обществе началась “переоценка ценностей”.

После смерти Сталина в жизни Н. Я. Мандельштам начались перемены. В частности, появилась возможность изменения ее судьбы как вдовы О. Э. Мандельштама, неразрывно связанной с возвращением в советскую литературу произведений ее мужа. В 1956 году она, наконец-то, смогла защитить диссертацию[924]. В том же году был реабилитирован по второму делу Осип Мандельштам[925]. Осенью 1958 года в Тарусе Мандельштам, вероятно, приступила к написанию мемуаров[926].

Герштейн вспоминала, что Н. Я. долго решала, “написать ли ей принципиальное письмо Хрущеву или засесть за свои воспоминания”[927]. Окончательный выбор был сделан, когда пришло понимание, что реабилитация поэта – это не только открывшаяся перспектива издания Мандельштама в серии “Библиотека поэта”, но и борьба за тот образ поэта, который сложился у нее самой. Когда в 1957 году в журнале “Знамя” А. А. Коваленков упомянул о мифической драке Мандельштама с Есениным, Н. Я. Мандельштам моментально написала письмо-опровержение в Союз писателей, требуя снятия главного редактора издания В. М. Кожевникова[928]. Она опасалась, что такие публикации могут помешать скорейшей литературной реабилитации Мандельштама, на что она, как видно из ее писем к Алексею Суркову, очень надеялась[929]. Поэтому важно было запечатлеть на бумаге свое представление о поэте в противовес прочим изображениям. Позднее ревнивое и негативное отношение вдовы поэта к современникам, оставившим в своих мемуарах иной его образ, побудит ее составить что-то вроде “классификации” “брехни” о нем, которую она приводит во “Второй книге”[930].