У времени в плену. Колос мечты - Санда Лесня

Говорил с воодушевлением об Агафете, Полидоре и Эпиктете и намеревался перевести их на славянский. Это было удивительным для юноши, которого год за годом в родительском доме и особенно в славяно-греко-латинской академии напитывали громоздкими истинами церковных догм. Такой мог бы заменить покойного грамматика Гавриила.

— Трудно зарабатываются деньги и тяжко добывается во дни наши хлеб, только жизнь дороже всего, — продолжал Ильинский, обращаясь к своему господину, размышлявшему под завесой молчания. — Дорога, ибо господь дарует ее нам ненадолго, да и непрочна, как листок на ветру. И не заметишь, как оторвется от ветки и падает во тлен, увядшая. Очнешься в один прекрасный день, согбенный дряхлостью, и с удивлением спросишь: так это и был тот срок, который мне отмерили для жизни?

— Дивно мне слушать тебя, юноша, — улыбнулся Кантемир, выпрямив спину и открыв пламени очага нежные щеки своего помощника. — Ибо так судят люди, вступившие в шестой, а то и седьмой десяток лет, познавшие к тому времени еще не чаянные ими прежде тяготы земного существования.

— Так судят, однако, и иные юнцы, — с известной робостью возразил Ильинский.

— Это значит, что для них настало время жениться, — поддразнил его князь, — дабы дьяволы злых соблазнов не вводили их, беззащитных, во грех.

Иван Ильинский провел ладонью по своим русым волосам, подстриженным «под горшок». Собрал их на затылке и задумчиво проговорил:

— Считаю сей упрек безосновательным, ваша светлость, но остроумно, если это шутка. Искренне говоря, должен признаться, что вполне мог бы поступить на службу в государеву канцелярию или кому-либо из наших знатных господ. Найти легкое дело с хорошим жалованьем. Я же не сделал этого, и причина тому одна: проведал о муже, чьи труды соответствуют моим чаяниям. Узнав этого мужа и книги, которые он изучил, и труды, которые написал, но не дозволяет мне покамест прочитать, услышав слова, им рекомые, уразумел я, что не ошибся. Ваше высочество — единственный среди живущих ныне ученых, чьей стезею я хотел бы следовать от души.

Дмитрий Кантемир взглянул на него с некоторым недоумением. Паренек, по-видимому, не избавился еще от иллюзий, свойственных быстролетящей юности, да и плохо знаком с рамками скромности. Спросил все-таки с любопытством:

— Почему же?

— Ваше высочество, светлейший князь, владели престолом Земли Молдавской. Такой высоты и почета достигают лишь немногие, избранные всевышним. Ваше высочество оставили его во имя своих убеждений, а не устрашившись могущества турок и татар. Ваше высочество, подружившись с музами, создали творения философии и словесности, которые я надеюсь непременно прочитать. Иные из них написаны давно; и все-таки ваша светлость продолжает создавать новые и новые. Храня верность убеждениям, вы с честью исполняете свой долг. Не даете себя соблазнить мишурою и золотом, не протягиваете руки к ореолу пустой славы. Вот почему пример вашего высочества так достоин подражания.

— Не хотелось бы спорить с тобой и разочаровывать, — покачал головой Кантемир. — Но птица летит в вышине, ты же любуешься ее полетом с земли, судя лишь по гордым взмахам крыльев. Пройдет время, и ты поймешь, какая сила теми крыльями движет. И в голове твоей поселятся новые истины, не окрашенные восторженным воображением.

Иван Ильинский не осмелился возразить. Он подбросил пару поленьев в огонь и сказал с ребяческим смущением:

— Что до женитьбы, ваша светлость, не хочу торопиться. Женский пол мало волнует меня.

— Это ты брось! Не верю!

— То есть, как сказать вашему высочеству, — несмело добавить парень. — Когда гляжу на миловидную девицу доброго рода, я чувствую, конечно, волнение, словно что-то острое терзает меня внутри... Это анималический инстинкт, живущий в нас, иначе говоря — искушение от диавола, коего стремимся непрестанно обороть молитвою и внутренней борьбой. Я же молю судьбу о вихре любви великой и чистой, какая выпадала на долю героев древности.

Ильинский подошел к окну и жарко дохнул на ледяные цветы, покрывавшие стекло, словно хотел пробиться сквозь них к чистой белизне наружных снегов.

Вошедший вдруг Хрисавиди возвестил торопливо:

— Государь, только что прибыл посланный от царского величества. Приглашает твое высочество в Кремль.

6

Утро 3 февраля выпало ясным. На небо выплыло ядреное солнышко, весело сверкавшее холодными, кусачими зубками. Светило стало совершать свой путь как бы бочком, словно норовило все время завалиться за горизонт. Остренький северный ветерок резвился перед ним, раззадоривая его на прогулке. Устрашенные солнцем снега покрылись пупырчатым настом, и камни замерли в суровом ожидании мороза. Между разлапистыми зубцами кремлевских стен ветерок набирался силы и злости, завихрялся и сердито взвывал. Облетал вокруг башен, взлетал яро к Успенскому, Архангельскому и Благовещенскому соборам, к их бесчисленным золотым маковкам и главам, бросался на высоченную звонницу Ивана Великого, спорил с молчаливыми стенами дремлющих дворцов.

В большом зале собрались именитейшие мужи государства Российского: сенаторы, министры, генералы, иереи. За столиком в углу заняли места секретарь царя Алексей Васильевич Макаров, обер-секретарь сената Анисим Щукин с канцеляристами, державшими наготове перья.

Петр вошел большими шагами. На поклоны и приветствия ответил, вытянув губы, отрывистой улыбкой, чуть мелькнувшей под кончиками усов. Опустился в кресло, скрестив ноги, в суровом напряжении.

— Привести нашего сына, — коротко приказал царь.

Широкие двери напротив незамедлительно растворились. Все повернулись в ту сторону.

В сопровождении двух офицеров царевич Алексей, без шпаги, с трудом прошаркал толстоносыми башмаками по сверкающему паркету. Царевич никого не видел, хотя голову держал высоко. Упав на колени перед царем, поклонился низко, коснувшись пола лбом.

— Виновен и недостоин еси, — донесся глухо его голос из сумрака земного поклона. — Простите, государь, отец мой.

Чуть отвернув голову, Петр окинул царевича жестким взглядом. Уголки его губ слегка вздрогнули в презрительной усмешке.

— Здоровы ли твои цесарские родичи, сын мой? — спросил он.

Царевич вздохнул. Вельможи и сановники слушали затаив дыхние. Не каждому ведь было суждено присутствовать при подобной схватке между отцом и сыном. Встречавшиеся же когда-нибудь с царевичем и замышлявшие вместе с ним что-либо тайное теперь трепетали душой, в ожидании, что их дела всплывут.

— Гут, ладно. — Петр развел ноги, уперся костяшками пальцев в бедра. — Господь с нею, с родней. Об ином хочется помыслить. Год за годом мужик-земледелец без отдыха бьется с сорняками, наступающими на его поле. Выпалывает их и высушивает. Вырывает с корнями.