Идеология и филология. Ленинград, 1940-е годы. Документальное исследование. Том 1 - Петр Александрович Дружинин

могут быть всевозможные непонимания, неправильные взгляды и нам нужно быть готовыми встретить их и правильно ориентировать товарищей. На факультете может начаться паника, совершенно ненужная и отражающаяся на работе»[1662].

4 июля Б. М. Эйхенбаум записал в дневнике:

«Замечательное выступление Фадеева на пленуме. Александр Веселовский – дурак, а его ученики – попугаи. Вообще, № “Лит[ературной] газеты” от 29 июня – сплошной восторг. Кажется перехватили. Академия Наук завопит и Фадееву придется “вторично в третий раз” посторониться»[1663].

Обращают на себя внимание постоянные надежды Бориса Михайловича на благополучный исход – им не суждено было сбыться.

Получив очередной номер «Литературной газеты», он записал 11 июля:

«До чего докатилась М. Шагинян! Какую детскую чушь несет Кирпотин! В за– ключ[ительном] слове Фадеев зацепил и меня – в одном ряду с Жирмунским и учениками Веселовского. Ничего не понимает и не знает – все валит в одну кучу. Надо иметь железные силы и нервы, чтобы работать в это дикое время, среди этого мракобесия, лакейства и подлости. До чего же это дойдет? Фадеевы и Рюриковы возглавят русскую литературу и русское литературоведение! Позор, позор, а мы можем только молчать. Так не может продолжаться, но ведь История идет десятилетиями, а мы живем секундами. Каждую секунду надо пережить»[1664].

А пережить пришлось многое…

Исход дискуссии о Веселовском, развернутой журналом «Октябрь», был предрешен. Причем еще задолго до появления 11 марта 1948 г. в партийной газете «Культура и жизнь» статьи «Против буржуазного либерализма в литературоведении», поставившей жирную точку в этом вопросе.

В середине сентября 1947 г., совершенно без опозданий, вышла сентябрьская книжка журнала «Октябрь», где партийный литературовед и критик В. Я. Кирпотин выступил с объемной теоретической работой «Об отношении русской литературы и русской критики к капиталистическому Западу», которой журнал открывал «дискуссию» о наследии А. Н. Веселовского. Разбирая работы Алексея Веселовского, он переходит к поиску истоков низкопоклонства перед иностранщиной и в этой связи дает оценку идеям выдающегося его представителя – А. Н. Веселовского, побивая попутно В. Ф. Шишмарева, В. М. Жирмунского, В. В. Виноградова и пр. А для убедительности своей точки автор призывает в арбитры корифея всех наук, заранее исключая тем самым всякую дискуссионность. Заканчивает В. Я. Кирпотин свой эвр на мажорной ноте:

«Советское литературоведение и советская критика не только должны освободиться от всех следов бессмысленного и вредного низкопоклонства перед культурой капиталистического мира, пережитками идеологии свергнутых революцией классов – они должны стать воинствующей силой, успешно борющейся со всеми проявлениями империалистической реакции и буржуазного разложения, силой, разъясняющей миру новое слово советской литературы, советского искусства, советской культуры»[1665].

Примерно в это же время этот В. Я. Кирпотин был поддержан и одним из ведущих ленинградских литературоведов. 20 сентября 1947 г. со статьей «Александр Веселовский и его эпигоны» выступил в «Литературной газете» заместитель директора Института литературы АН СССР Л. А. Плоткин. Лев Абрамович сетовал:

«…Некоторые наши ученые еще не до конца преодолели влияния буржуазных школ и направлений. К таким школам принадлежит сравнительно-историческая школа. В этой связи возникает вопрос и об Александре Веселовском. ‹…›

Сравнительный метод приводил к чудовищным, по своему национальному самоунижению, антинародным и абсолютно несостоятельным, лживым концепциям развития русской литературы.

Следуя этому методу, академик Перетц утверждал, что между легендой о блудном сыне и романом Тургенева “Отцы и дети” тоже нет никакой разницы. Позднее формалисты, доводя сравнительный метод до логического абсурда, заявляли, что, в сущности, нельзя говорить о различии между басней о Цапле и Журавле и “Евгением Онегиным”.

В наши дни проф[ессор] И. Нусинов в своей печально-известной книжке “Пушкин и мировая литература” пытается доказать, что “Шекспир… во многом предвосхищает Толстого. Его Клеопатра во многом созвучна Наташе Ростовой и Анне Карениной”.

То же насильственное и механическое сближение творчества русских писателей с западноевропейскими образцами мы встречаем в работах Л. Гроссмана, Б. Эйхенбаума и других»[1666].

Не прибавил оптимизма и приезд в город руководства ССП СССР:

«В Ленинград приехали генеральный секретарь Союза советских писателей А. Фадеев и заместитель генерального секретаря К. Симонов. 26 ноября состоится общее собрание ленинградских литераторов, на котором А. Фадеев выступит с докладом об основных задачах Союза писателей»[1667].

На состоявшемся 26 ноября под председательством А. А. Прокофьева общем собрании ленинградских писателей генеральный секретарь правления ССП выступил с докладом «Вопросы Союза советских писателей». Добрую половину доклада он посвятил поставленной Центральным Комитетом ВКП(б) задаче – борьбе с пресмыкательством перед иностращиной и, в частности, поскольку на собрании присутствовал весь цвет ленинградского литературоведения, вопросу о А. Н. Веселовском.

Начав речь об этом выдающемся русском ученом, Фадеев перешел и на традиционное обвинение ленинградской науки в формализме:

«Нельзя было не обратить внимания на то, что многие из профессоров старшего поколения, а через них и более молодого поколения, относятся совершенно апологетически к этой школе, что не соответствует марксистско-ленинской школе, а соответствует только этой школе, этой науке. А факт остается фактом, что, при всей величайшей эрудиции, работоспособности и талантливости Александра Веселовского, он не принадлежал к школе русских революционных демократов, он принадлежал к другой литературной школе, и напрасно некоторые старые профессора пытаются, опираясь на отдельные социологические положения у Веселовского, которые являются чрезвычайно общими, – пытаются совершенно ликвидировать ту кардинальную принципиальную грань, которая существует между его школой и школой революционных демократов. Дело в том, что он был довольно вульгарным буржуазным позитивистом, а наши революционные демократы были революционерами-материалистами, как Чернышевский, поднимавшийся до диалектического понимания проблем материализма. Наши революционные демократы были глубоко национальной школой, которая выросла на почве революционного народного движения, и именно в силу того, что они выросли на дрожжах крестьянских революций, мы их называем революционными демократами – именно поэтому они были глубоко национальными, а Веселовский был выучеником другой школы, германо-романской литературной школы, хотя он, как человек, несомненно, очень крупного литературного дарования, превзошел многих и многих учителей в области этой школы, и, несомненно, ему принадлежит много догадок, которые марксистско думающий человек всегда может и должен использовать (поскольку мы являемся наследниками всего, что было создано), но мы не должны забывать, что эта наука зиждется на другой концепции. ‹…›

Все забывают в объяснении школы наших революционных демократов и школы Веселовского тот естественный факт, который состоит в том, что здесь должно быть применено то же самое, чем мы сейчас определяем всякую ценность нашей науки, то есть связь ее с политикой. Ведь еще Белинский, Чернышевский, Добролюбов, Салтыков-Щедрин, Плеханов, Горький, Ленин – ведь это люди, у которых литературные их взгляды рождались