На нарах с Дядей Сэмом - Лев Трахтенберг

…Вечером того же дня я перечитал «Жизнь с идиотом», рассказик-трагифарс Виктора Ерофеева. Между прочим, сильнейшую половую импрессию, сопоставимую по размаху с моим любимым Владимиром Сорокиным. И у того и у другого запредельная натуралистическая эротика превращалась в метафору. Как и все в этой жизни. Как на свободе, так и в тюрьме…

…Все, закончил главу! Устал! The end[666], как говорят американцы. Срочно требуются передышка и отдохновение.

И вообще мне давным-давно пора в душ. Надо пользоваться моментом – пошла горячая вода. Как в том старом анекдоте – «заодно и помоемся…»

Поминальная служба в честь умершего накануне Дэна Миллера собрала рекордное количество прихожан. Причем всех мастей и религий. Главный межконфессиональный зал тюремной церкви был заполнен под завязку. О таких показателях явки прочие добровольные мероприятия могли только мечтать. Триста человек в едином порыве (прошу прощения за штамп, но лучше не скажешь) пришли помянуть всеобщего любимца, помогавшего с бесплатной адвокатской работой десяткам зэков. Но не сумевшего помочь самому себе. Имея 10-летний срок за налоговое мошенничество и отмывание денег, 70-летний заключенный наплевал на свое собственное здоровье. Поставил на себе точку…

…Каждый раз, когда арестант умирал или погибал во внутренних бандитских разборках, служба капелланов устраивала скромную службу – «Memorial service»[667]. Обычно на тюремные поминки набиралась пара-тройка десятков приятелей. Плюс дежурный капеллан с дежурными словами: «Бог дал, бог взял».

Зная о харизматичности и популярности находящегося в морге «виновника торжества», в молельном зале сидели наши рыцари плаща и кинжала – начальник спецотдела, заместитель коменданта по режиму и несколько второстепенных дуболомов, бросавших на возбужденных зэков грозные взгляды.

Как оказалось, не зря.

Через 35 минут после начала грустного собрания охранники арестовали троих выступавших и несколько активных хлопальщиков. Больше тюремных правдолюбцев я не видел. Через малявы из карцера мы узнали, что Джинджера, Тома и Рамиреса обвинили в «призыве к бунту», статья 106 Дисциплинарного кодекса. «Encouraging others to riot». Лишили условно-досрочного освобождения и отправили на строгий режим. За правду. Как в СССР диссидентов.

Друзья Дэна осмелились сказать начальникам прямо во время печальной службы, что в смерти заключенного (и не только его одного) виновата тюремная «Скорая» медицинская помощь. А также малограмотные лепилы из форт-фиксовского Health Service Department[668], не имевшие ни малейшего понятия о клятве Гиппократа. Медики третьего сорта, пользовавшие людей третьего сорта.

Не знаю, то ли дело в специфике работы, то ли в воспитании, то ли еще в чем-то, но наши эскулапы открыто ненавидели свою «человеколюбивую» службу и обслуживаемый ими контингент.

Мы платили им почти тем же…

…Старина Федор Михалыч говорил о другом.

Описывая сибирский острог XIX века, классик посвятил российским тюремным медработникам пятую часть своего романа. Мне сравнивать было не с чем – на родине, слава богу, не сидел. Судьба миловала. Но почему-то мне казалось, что взращенные в современной России доктора, оставались такими же, как и во времена Достоевского: «Арестанты не могли нахвалиться своими лекарями, считали их за отцов и всячески уважали. Всякий видел от них себе ласку, слышал доброе слово, а арестант, отверженный всеми, ценил это, потому что видел неподдельность и искренность этого доброго слова и этой ласки. Они были добры из настоящего человеколюбия».

Полная противоположность врачевателям Форта-Фикс. Зольдатен в первую очередь. Последователям доктора Йозефа Менгеле. Айн, цвай, драй…

Теоретически тюремное здравоохранение имело место быть (ключевые слова «теоретически» и «имело место»). То есть у форт-фиксовских властей наличествовал свой собственный взгляд на то, что делать заключенным в случае недомоганий или, не дай бог, болезни. Утопическо-идеалистический. Как у декабристов, слишком далеко находившихся от народа.

Четыре дня в неделю ровно на 15 минут, с 6.30 до 6.45 утра двери медпункта открывались на sick call[669], то есть «триаж» по-научному. Краткий медосмотр, прием жалоб на здоровье. Процедура, проходившая через крошечное окошко, как в билетной кассе. Архипублично. В присутствии возбужденной и недовольной очереди. «Следующий! Шнелер, шнелер…». Опоздавших (то есть не успевших набиться в крошечный предбанник) отправляли на «завтра».

Больных принимал дежурный фельдшер, «пи-эй», РА, то есть Physician Assistant – помощник врача. Медработник среднего звена. Повыше санитара, но пониже доктора. С правом выписки рецептов, но не ровня медбрату. Одним словом, пи-эй… Именно они были основной движущей силой американского тюремного здравоохранения. Бывшие граждане Филиппин, Индии, Ганы и выбившиеся в люди местные негры. Годовая зарплата – 68 078 долларов. (Данные о доходах всех исправработников были получены скончавшимся Дэном Миллером и его адвокатами на основании чудненького закона Freedom of Information Act.)[670]

Во время экспресс-осмотра (вернее – тридцатисекундного диалога через зарешеченное окно) дежурный «пи-эй» решал, что делать с захворавшим сидельцем. В 95 % случаев бедолаги уходили с напутствием: «Мы вас вызовем. Следите за списком!» Счастливчики оставались в больничке для экстренного освидетельствования.

Чтобы попасть в заветные пять процентов, зэкам нужно было либо активно кровоточить, либо биться в конвульсиях, либо почти не дышать. А еще лучше, чтобы страдальца принесли на закорках его друзья-товарищи. И чтоб свидетели нашлись…

В 9 утра прием больных открывался. В 12 дня – заканчивался. На «охране здоровья» двух с половиной тысяч зэков Южной стороны стояли один или два фельдшера в смену. При всем желании принять больше 20 человек в день у лекаря-стахановца не получалось. Поэтому очередь из страждущих растягивалась на недели.

К этому времени первичные пациенты либо выздоравливали сами по себе, либо загоняли болезнь внутрь, либо плавно переходили в категорию «тяжелобольных».

Вторичные посетители, которым подфартило «полечиться» у эскулапа в кабинете тет-а-тет, могли ждать повторного вызова месяцами. В буквальном смысле. Или в случае обострения начинать все с нуля, то есть с утреннего «триажа».

В некоторых, но крайне редких случаях и при особой настойчивости заключенного, фельдшеры направляли страдальца или жалобщика к настоящему врачу. С лицензией и титулом «MD» – Medical Doctor[671] и с годовым жалованьем в 143 786 долларов. Принимавшему еще реже и еще меньше.