Имаджика - Клайв Баркер

На глаза ему навернулись слезы, но в голосе его не слышалась скорбь.

– Он любил эту комнату по вечерам, когда ее освещало заходящее солнце. Такой она была и в этот вечер – вся полна солнечных лучей. И он был там, в этих лучах. Я не видел его, но я знал, что он рядом, потому что он сам сказал мне об этом. Он сказал мне, что я хорошо выгляжу. А потом сказал так: «Сегодня радостный день, Клем. Миляга вернулся и привез с собой ответы».

– Какие ответы? – сказала Юдит.

– Вот и я его о том же спросил. Я сказал: «Какие ответы, Тэй?» Но ты же знаешь его: когда он счастлив, он совсем сходит с ума, как ребенок. – На губах Клема играла улыбка, а глаза его были устремлены на те картины, что оставались у него в памяти от лучших дней. – Его так переполняла эта новость, что мне почти ничего не удалось больше узнать. – Клем поднял взгляд на Юдит. – Свет уходил, – сказал он. – И мне кажется, ему тоже надо было уходить. Он сказал, что наш долг – помогать Миляге. Поэтому он и явился мне сегодня. Он сказал, что это трудно, но ангелом-хранителем вообще быть нелегко. И тогда я спросил, почему он говорит только об одном ангеле – ведь нас же двое? А он ответил: «Потому что мы с тобой – едины, Клем, ты и я. Мы всегда были и всегда будем едины». Вот в точности его слова, я клянусь. А потом ушел. И знаешь, о чем я все время думаю?

– О чем?

– О том, как глупо я потерял то время, что простоял на лестнице. Ведь я мог бы провести его вместе с ним. – Клем поставил рюмку на столик, вытащил из кармана платок и высморкался. – Вот, собственно говоря, и все, – сказал он.

– Я думаю, это не так мало.

– Я знаю, что ты думаешь, – сказал он с тихим смешком. – Бедняга Клем, он не вынес скорби и стал видеть галлюцинации.

– Нет, – сказала она очень мягко. – Я думаю: Миляга просто не знает, как ему повезло, что у него два таких ангела-хранителя.

– Не потакай мне.

– И не собираюсь. Я верю каждому твоему слову.

– Серьезно?

– Да.

– Почему? – спросил Клем с таким же тихим смешком.

– Потому что Миляга действительно вернулся сегодня вечером, Клем, и я была единственным человеком, который об этом знал.

Он ушел от нее десять минут спустя, явно удовлетворенный мыслью о том, что даже если он сумасшедший, в круге его друзей нашелся еще один подобный безумец, к которому он всегда сможет обратиться, чтобы обсудить свои бредовые галлюцинации. Юдит рассказала ему то немногое, что она сочла возможным доверить ему на данном этапе (то есть практически ничего), но пообещала встретиться с Милягой и от имени Клема рассказать ему о посещении Тейлора. Благодарность Клема была не настолько велика, чтобы он не обратил внимания на ее скрытность.

– Ты ведь знаешь гораздо больше, чем рассказала мне, верно? – сказал он.

– Да, – сказала она. – Может быть, попозже я смогу открыть тебе больше.

– А что, Миляга в опасности? – спросил Клем. – Хоть это по крайней мере ты мне можешь сказать?

– Все мы в опасности, – ответила она. – Ты. Я. Миляга. Тэйлор.

– Тэйлор мертв, – сказал Клем. – Он живет в солнечном луче. Ничто не сможет причинить ему вред.

– Надеюсь, что ты прав, – невесело сказала она. – Но прошу тебя, Клем, если он найдет тебя снова...

– Найдет.

– ...тогда при следующей встрече обязательно скажи ему, что все мы под угрозой. То, что Миляга вернулся в... вернулся домой, не означает, что все трудности позади. На самом деле, они только начинаются.

– Тэй говорит, что должно произойти нечто возвышенное. Он так и сказал – возвышенное.

– Возможно, так и будет. Но будет очень трудно не совершить ни одной ошибки. А если что-нибудь пойдет не так...

Она запнулась, и перед глазами у нее всплыли воспоминания об Ин Ово и разрушенном Изорддеррексе.

– Ну что ж, когда ты почувствуешь, что настало время все рассказать, – сказал Клем, – мы будем готовы выслушать тебя. Мы оба. – Он взглянул на часы. – Мне пора идти. Я опаздываю.

– Вечеринка?

– Нет. Я работаю в приюте для бездомных. Почти каждую ночь мы выходим на дежурство и подбираем по городу беспризорных детей. В Лондоне их полно.

Она проводила его до дверей, но прежде чем уйти, он спросил у нее:

– Ты помнишь наше языческое празднество на Рождество.

Она усмехнулась.

– Ну еще бы, кто ж не запомнит. Оттянулись на славу.

– После того как все разошлись, Тэй надрался, как самая последняя свинья. Он прекрасно знал, что большинства этих людей он уже никогда не увидит. Ну а потом, разумеется, посреди ночи его стало выворачивать наизнанку, он почувствовал себя хуже, и мы просидели с ним до утра, разговаривая о... да Бог его знает о чем! Обо всем на свете. И он рассказал мне, как он всегда любил Милягу. Как Миляга был самым загадочным человеком в его жизни. Он сказал, что Миляга часто снился ему и во сне говорил на несуществующих языках.

– Мне он тоже об этом рассказывал, как раз в последнее Рождество, – сказала Юдит.

– А он сказал мне, что на следующий год я должен снова праздновать настоящее Рождество, безо всякого язычества, и пойти на полночную мессу, как мы обычно и делали в прошлом, а я сказал ему, что, как мне казалось, мы уже решили, что в этом нет особого смысла. И знаешь, что он ответил мне? Он сказал, что свет есть свет, каким именем его ни назови, и хорошо сознавать, что им светится лицо человека, которого ты знаешь. – Клем улыбнулся. – Тогда я подумал, что он говорит о Христе. Но теперь... теперь я уже не так уверен в этом.

Она крепко обняла его и расцеловала в раскрасневшиеся щеки. Хотя она и подозревала, что в его словах заключена доля правды, она не могла заставить себя высказать эту возможность вслух, потому что знала, что то самое лицо, в котором Тэйлор прозревал свет нового восходящего солнца, принадлежит также и мраку, который вскоре может навсегда окутать их своей пеленой.

1

Хотя кровать, на которую Миляга рухнул прошлым вечером, была застелена грязным, затхло пахнувшим бельем, а подушка под его головой была влажной, сон его не мог быть более крепким, даже если бы его убаюкивала у себя на руках сама Мать-Земля. Когда он проснулся пятнадцать часов спустя, за окном стояло прекрасное июньское утро. Сон без сновидений вдохнул новые силы в его мышцы. Не было ни газа, ни электричества, ни горячей воды, так что ему пришлось принимать душ и бриться под холодной водой – опыт, в первом случае ободряющий, во втором – кровопролитный. Покончив с этим, он внимательно осмотрел мастерскую. В его отсутствие она не осталась в полной неприкосновенности. В один прекрасный день здесь кто-то побывал – либо старая подружка, либо вор с чрезвычайно узкой специализацией. Миляга оставил два окна отрытыми, так что проникнуть в помещение не составило, по-видимому, никакого труда, и похититель унес с собой одежду и какие-то памятные безделушки. Он так давно был здесь в последний раз, что ему трудно было вспомнить, какие именно вещи стали жертвой грабежа. Несколько писем и открыток с каминной полки, несколько фотографий (хотя он не любил фотографироваться, по причинам, которые представлялись теперь вполне очевидными) и кое-какие драгоценности: золотая цепочка, два кольца, крестик. Кража не особенно обеспокоила его. Ему никогда не были свойственны ни сентиментальность, ни страсть к коллекционированию. Предметы занимали в его жизни такое же место, как глянцевые журналы – просмотрел и выбросил.