Набег язычества на рубеже веков - Сергей Борисович Бураго
Шрифт:
Интервал:
Но эта логика сама по себе не снимает проблему. И тогда поднимается вопрос относительно всего мироздания, взаимного поедания видов, ибо природа устроена именно так. А просветители нас в свое время призывали равняться на эту самую природу, которая так устроена. Мы попытались это сделать, в результате чего получили кровавую Великую французскую революцию, а после и все то, что мы получили после Великой французской революции. Что же нам делать с колбаской в гастрономе? Как нам с этим быть? Либо стройными рядами идти в вегетарианцы, но дорого, говорят одни, да и вообще чего-то будет не хватать нашему организму. Другие же говорят, что хорошо, некоторые пошли этим путем и довольны. Я знаю и принципиальных вегетарианцов. Но это тоже не решает проблему. Скажем, я вегетарианец – это решает проблему моего собственного существования, моего собственного отношения к этому в своей жизни. Но мое вегетарианство нисколько не поколеблет других людей, и они продолжат есть мясо. Кстати, я не вегетарианец. Ну, как с этим быть? Это проблема, конечно, очень сложная. Поэтому-то я выступление так и назвал – трагедия сосуществования. И все же, что с этим делать?
Ну, можно сказать так. Существует некое негласное соглашение, которое заключил человек, скажем, с коровой. Он кормит её, принимает у неё роды, заботится о ней, корову пестует, выпасает, охраняет её от хищников, в результате чего и получает от нее мясо. То есть, соглашение работает. Корова, если бы была не такой, как сейчас, а сама по себе в природе, вероятно, была бы съедена не человеком, а волком, и значительно раньше. Что же и с этим делать?
Здесь мы сталкиваемся с другой масштабной проблемой – нашей собственной жизнью вообще. Мы сталкиваемся с проблемой смерти, потому что когда говорим об этом взаимном поедании видов, об употреблении мяса, что как бы исключает всякие разговоры о хорошем отношении к животным, раз уж мы так преступно себя ведем, и прочее, неизбежно возникает проблема смерти. В том числе и нашей собственной и вообще всех видов и всех индивидов. Что это такое? Если стоять на точке зрения, что смерть есть не что иное, как полное уничтожение индивида, это один расклад. Но на это можно посмотреть и более реально. Мы видим, что индивид уходит из видимого мира как живое существо. И дальше мы можем озвучить вопрос. На него будут по-разному отвечать, различные культуры давали разный ответ. Подобный вопрос, наверное, надо ставить и относительно всей жизни на земле и всего живого. То есть, страшна ли естественная смерть сама по себе, или страшна насильственная смерть и по отношению к тем же животным. То есть жила корова и умерла – очень жалко, но что же делать? А если мы ее зарезали, то тут возникает проблема насилия по отношению к жизни.
Я много думал об этом, наверное, как и каждый, начиная ещё с детства. Когда в юные годы сталкиваешься где-нибудь на улице с подобными актами вандализма относительно животных, когда тебя переворачивает всего, и ты не знаешь, что делать, а сделать ничего ты не можешь, и, кажется, ты убил бы дядю, который стреляет в собаку. У меня на глазах это происходило. Нормальное, здоровое чувство любого человека.
Так вот тогда возникает вопрос, вернее, проблема. Я не знаю, примите ли вы такую её постановку или же нет. Понимаете, смерть как полное уничтожение противоречит тому, что мы понимаем и ощущаем как смысл жизни. В самом деле, бессмысленно жить, если все равно все пройдет прахом. Каждый может сказать это относительно себя. Ну что, смысл в том, что я нарожаю детей, и они тоже умрут? За ним следующее, следующее, следующее поколение. Каков смысл вообще во всем этом? Все абсолютно бессмысленно. Никакого положительного смысла в этом я найти никогда не мог. С другой стороны, оказывается, что без ощущения внутри себя этого самого смысла, человек вообще не может существовать. Он просто погибнет, как погиб Николай Ставрогин в «Бесах» Достоевского, на гвоздике, так и повис за дверцей… Оказывается, жизнь – еще не потеря смысла, потеря смысла происходит тогда, когда жизни уже нет вообще, и она совершенно невозможна.
Итак, оказывается, что смысл – это то, что присуще жизни, с одной стороны. И мы, живые люди, рассуждая о том, что такое выход из этой жизни и что такое смерть, не можем говорить о бессмыслице жизни, вот в чем дело, иначе мы как бы перестаем существовать. И это, мне кажется, выводит нас из того кошмара, который предстал перед нами в наших воззрениях на природу после эпохи Просвещения, или, скажем, философии Ницше. Следует выйти из этой сферы, выйти из представления о том, что жизнь сама по себе бессмысленна и жестока, потому что если мы примем это всерьез, нам незачем жить, и мы жить не сможем. Мы никогда этого всерьез не воспринимаем и не принимаем, даже если мы об этом говорим, ибо мы живем. Мы начинаем юлить, начинаем быть нелогичными, где-то так. Чувство очевидности – одно, а эти воззрения – другое. Мы начинаем каким-то образом находить себе лазейки.
И вот здесь, может быть, можно полагаться все-таки на этот договор негласный между, как я говорил, человеком и коровой, или полагаться еще на какие-то такие договоры. Там мы помогаем этому виду выжить в целом, но вместе с тем какую-то часть его мы потребляем, и так далее. И тогда возникает та проблема, которая широко стоит в западной философии и юриспруденции относительно прав животных, в частности, права животного, которого везут на убой.
Но есть еще и другое убийство – это, так сказать, убийство для жизни. И поскольку мы идентифицируем себя с человеческим родом все-таки больше, чем с собаками, кошками, слонами и какими-то другими особями, и это вполне естественно, то также естественно, что мы во имя жизни своей или своих детей можем зарезать барашка. Было бы неестественно, что мы сохраняем барашка, а наши дети умирают с голоду. Мы поставлены в такие условия, в
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!