Террор - Дэн Симмонс

Но мне все равно.

Должен сказать, в груди у меня похолодело, и пальцы… пальцы тоже холодеют.

Когда окло мсца назад РЗзбушвалас пурга, я взблагдрил Бга.

Тгда кзалсь, что мы и впрвду сумем дбратся до лагеря. Казалсь, что мистер Хикки победил. Мы находлись — мне кажтся — менее чем в двдацти млях отт лагеря и преодлевали 3 или 4 миили в день при хршей погде, кгда рзразлась првая зтяжная снжная буря.

Если Богг сущствует… я… блгадрю тбя, миллый Боже.

Снег. Тьма. Ужаснй ветр день и ноч.

Даже те, кто мгли хдить, болше не мгли тщщить сани и брсили упрж. Палатки пвалило ветрм, потом унессло проч. Темпратура упала до мнус 50.

Зима ударила как молотт Божего гнева, и мистру Хиики ничеего не оствалось, кроме как натянут брезентвые плотнищща по бртам своего крлвского полбаркса и перстрелять пловину людей, чтобы накрмит дргую полвину.

Некоторые убжали в пргу и умерли.

Некотрые остались и были зстрелены.

Нктрые Замрзли досмрти.

Нктр ссъели другх и всеравно умрли.

Мистер Хикки и митсер Мэснсонн сидят там в свое лодке на ветру. Я незнаю наверное, но думаю, что мисстер Мэнсин ужже умер.

Я убил его.

Я убл людей, ктрых оставл в лагре Спасения. Мне так жаль. Мне так жаль.

Всю свою жзнь, мой брат знает, какбы мне хотелсь, чтобы мойбрат был здес сечас, Тмасс знает, всю свою жзн я лбил Платона и Диалоги Сократа.

Как в случае с вликим Сокатом, толко я совсем невликий, яд, вплоне мной заслужженый, рспространяется помоему телу и члены мои немеют м мои пльцы — пальцы хрурга — деревенеют и

Как рад

Напсл запску, сечас приколтую к моей грудди

СЪЕШТЕ БРЕННЫЕ ОСТАНКИ ДОКТРА ГАРРИ Д. С. ГУУДСЕРАКОЛИ ВАМ УГГОДНО

ЯДД ВЭТИХ КОСТЯХ И ПОЛТИ УББЪЕТ ИВАС ТОЖЕ люди в ла Спасе Томнас, если мой днвник найду и прочита

Мне очень жаль. Я сделал все, что мог но так и не Раны митсера Мснсна Я НЕ РАСКА

Да храни Бг ЛЮде

Юго-восточный мыс острова Кинг-Уильям

18 октября 1848 г.

В какой-то момент в последние дни или недели Корнелиус Хикки осознал, что он уже не король. Теперь он стал богом.

На самом деле — он еще не убедился окончательно, но сильно подозревал и был почти уверен — Корнелиус Хикки стал Богом.

Все умерли, но он остался в живых. Он больше не чувствовал холода. Он больше не чувствовал голода или жажды — тем более былой потребности в утолении голода и жажды. Он хорошо видел в темноте ночей, становившихся все длиннее, и ни метель, ни воющий ветер не служили помехой для его зрения и слуха.

Простым смертным понадобилось соорудить брезентовый навес у борта лодки, когда палатки изорвало и унесло ветром, и они жались под ним друг к другу, словно овцы, повернувшись задницами к ветру, пока не умерли, но Хикки чувствовал себя прекрасно на своем высоком троне на корме полубаркаса.

Когда по прошествии трех с лишним недель вынужденной стоянки (метели, ветра и стремительно крепчающие морозы не позволяли продолжать путь) его упряжные животные начали скулить и просить пищи, Хикки спустился к ним, как бог, и они получили свои хлебы и рыбы.

Он застрелил Стрикленда, чтобы накормить Сили.

Он застрелил Данна, чтобы накормить Брауна.

Он застрелил Гибсона, чтобы накормить Джерри.

Он застрелил Беста, чтобы накормить Смита.

Он застрелил Морфина, чтобы накормить Оррена… или, возможно, все было наоборот. Хикки больше не считал нужным хранить в памяти такие мелочи.

Но теперь все, кого он столь великодушно накормил, умерли и лежали там, окоченелые, намертво вмерзнув в свои шерстяные спальные мешки или скрючившись на льду в жутких позах предсмертных судорог. Возможно, они просто надоели Хикки, и он пристрелил и их тоже. Он смутно помнил, как неделю или две назад, когда сам еще нуждался в пище, вырезал отборные куски из трупов мужчин, которых застрелил, чтобы накормить остальных. Или, возможно, просто из прихоти. Он не помнил подробностей. Они не имели значения.

Когда снежные бури закончатся — а Хикки знал, что Он в любой момент может приказать пурге прекратиться, коли пожелает, — он, возможно, воскресит нескольких мужчин, чтобы они дотащили его и Магнуса до лагеря.

Проклятый врач умер — отравился и теперь лежал, окоченелый, в своей маленькой брезентовой палатке в нескольких ярдах от полубаркаса и общей могилы под брезентовым полотнищем, — но, если не считать легкого раздражения, Хикки предпочел оставить без внимания это досадное событие. Даже боги страдают разными фобиями, и Корнелиус Хикки всегда панически боялся ядов и всяких инфекций. Бросив на Гудсера единственный взгляд от входа в палатку — и всадив в труп единственную пулю, дабы удостовериться, что чертов лекарь не притворяется мертвым, — новый бог Хикки попятился и оставил в покое отравленное существо и его заразный брезентовый саван.

Магнус на протяжении нескольких недель безостановочно скулил и жаловался на своем излюбленном месте на носу лодки, но вот уже день или два хранил странное молчание. В последний раз он пошевелился во время короткого затишья между метелями, когда тусклый свет зимнего дня освещал полубаркас, занесенный снегом брезентовый навес рядом с ним, низкий холм, на котором они находились, берег к западу и бескрайние ледяные поля за ним: он открыл рот, словно собираясь обратиться с какой-то просьбой к своему любовнику.

Но никаких слов или хотя бы очередной жалобы не последовало; вместо этого горячая кровь сначала наполнила открытый рот Магнуса, а потом хлынула из него фонтаном, полилась по бороде, груди, животу и бережно прижатым к нему рукам, растекаясь лужей на дне полубаркаса у башмаков великана. Кровь по-прежнему оставалась там, но теперь замерзла, застыла извилистыми струями, похожая на длинную темную (но покрытую льдом) бороду какого-то библейского пророка. С тех пор Магнус не издал ни звука.

Короткий смертный сон друга не беспокоил Хикки — Он знал, что может воскресить Магнуса в любой момент, когда пожелает, — но неотрывный взгляд открытых глаз над разинутым ртом и замерзшим водопадом крови через пару дней начал действовать богу на нервы. Особенно неприятно было просыпаться под этим взглядом. Особенно когда глаза покрылись ледяной коркой и превратились в два холодных белых немигающих ока.

Тогда Хикки встал со своего трона на корме и медленно двинулся вперед, мимо прислоненного к борту дробовика и сумки с патронами, через центральные банки, мимо россыпи завернутых в ткань кусков шоколада (которые, возможно, Он соблаговолит съесть, коли голод когда-нибудь вернется), мимо плотницких пил, кучи гвоздей, рулонов листового свинца, перешагнул через аккуратную стопку полотенец и шелковых платков у залитых кровью башмаков Магнуса и наконец оттолкнул ногой в сторону несколько из множества Библий, которые друг в последние дни подтащил поближе и сложил подобием маленькой стенки между собой и Хикки.