Тито и товарищи - Йоже Пирьевец

Создавая идеальное общество, которое он использовал как лабораторию для апробирования своих взглядов, он игнорировал скандалы, интриги и коррупцию, в которых это общество погрязло. Также он не принимал во внимание экономическую слабость Югославии, интеллектуальную ограниченность ее руководящих кадров и утраченные иллюзии граждан, которые оказались в роли подопытных мышей. Он не знал сомнений, о которых мы можем прочесть в дневнике Душана Биланджича в начале 1973 г.: «Спрашиваю себя, возможно ли в каком-нибудь маленьком и, помимо всего прочего, отсталом государстве построить новую общественную систему, отличную от всего мира, который нас окружает, особенно принимая во внимание то, что образуются большие экономические группы, превышающие сто миллионов потребителей. Мировая история не может твориться в маленьком государстве, если это не зов некоего исторического момента»[2368].

Еще больше, чем приверженцев идей Биланджича, планы Карделя, касавшиеся великосербской гегемонии, беспокоили великосербскую группировку. То, что он вместе с Бакаричем и боснийским «правителем» Бранко Микуличем входил в так называемую «могучую тройку», которая оказывала сильное влияние на решения Тито, и то, что кадровая политика сводилась к назначению на важные должности в государственных верхах словенцев, в Белграде многим не нравилось. Особенно на него обиделись за то, что он назначил Митю Рибичича на должность заместителя председателя Президиума СФРЮ, что выглядело так, будто словенцы хотят стать посредниками в отношениях сербов и хорватов[2369]. Как говорит Нико Кавчич, это происходило потому, что сербы всё менее терпеливо переносили «идеологическую узду», которую на них пытался надеть Кардель[2370].

В 1970-х гг., пишет Джилас, Тито подавил все модернизационные течения. Он оперся на старые общественные, национальные и личные силы, на обобщающие формулы и на повторение идеалов своей молодости: партия, класс, марксизм, монолитность – всё это снова стало актуальным[2371]. Частично из-за старческого слабоумия, частично из-за сталинских рефлексов он не имел храбрости опереться на новое либеральное поколение и поэтому выбрал то, что ему было хорошо знакомо и казалось наиболее безопасным – бюрократию[2372]. Кардель же все ещё верил, что можно создать условия, которые обеспечили бы Югославии не только существование, но и социальное развитие. В этом отношении он напряг все силы, в немалой степени из-за того, что боялся Советского Союза, поскольку знал: его руководство не любит самоуправства и движения неприсоединения, но готово допускать существование независимой Югославии, до тех пор пока оно заинтересовано в смягчении напряженности в расколотой Европе[2373]. Необходимо было, следовательно, использовать правильный момент и как можно быстрее создать новую конституцию, которая бы гарантировала воплощение самого передового и самого справедливого общества на свете. Общества, которое в случае большого кризиса было бы невозможно разрушить. Беда в том, как сказала Савка Дабчевич-Кучар, что он был «борцом за демократию, целью, отправной точкой и критерием которой был он сам»[2374]. Для того чтобы объяснить гражданам содержание и цель новой конституции и новых понятий, которые она вводила в политический оборот, Кардель сделал всё, что было возможно. К тому же, он не менее восьми раз выступил на телевидении с длинными докладами, «которые из-за усыпляющего многословия не имели успеха»[2375].

Как говорил чехословацкий посол в Белграде, «рабочий класс не любил Карделя, поскольку его теории слишком “ученые” и мало понятны»[2376]. «Если бы он не был так невыносимо скучен в своих речах и работах, – написано в биографическом досье Карделя, которое подготовило британское посольство, – он мог бы быть признан политическим теоретиком международного значения»[2377].

Тито смотрел на замыслы Карделя скептически, прежде всего оттого, что боялся, что они «уничтожат экономику», как он выразился после прослушивания его доклада на II Конгрессе самоуправленцев в Сараево. Под давлением накопившихся конфликтов и драматических процессов последних лет Тито более или менее безропотно дал согласие на новую конституцию, хотя и произошло это после нового столкновения, которое окончательно охладило их отношения[2378]. Как говорит Йосип Копинич, Тито был работоспособен и ответственен за свои действия до середины 1960-х гг., потом он начал терять контроль над внутриполитическим развитием и всё, что касалось реформ югославского общества, переложил на Карделя и Бакарича. Во что бы то ни стало Тито заботился, чтобы в новой конституции присутствовал ряд защитных механизмов, которые оберегали бы жизненно важные элементы режима, созданного им за послевоенные десятилетия. Прежде всего он требовал помимо роли партии точнее определить роль вооруженных сил, поскольку это касалось защиты независимости и суверенитета Югославии[2379]. К упомянутым защитным механизмам относилась статья, обещанная ему Карделем, обеспечивавшая его защиту, согласно которой Тито гарантировался пожизненный пост президента страны. Благодаря этому его власть стала абсолютной и на формальном уровне. «Знаю, – оправдывался Кардель, – что конституционное провозглашение пожизненной власти президента не является комплиментом для демократического государства. Однако я должен был это сделать для государства и для его функционирования. Ранее все высшие государственные деятели на своих местах определенным образом были парализованы. Тито в каждом сомневался. Опасался любого, так как боялся, что у него хотят отобрать власть. Некоторые из нас оказались под особым ударом. Кроме меня были еще Долaнц и Любичич. Йованка своими фантазиями в той же мере разжигала недоверие и сомнения Тито»[2380].