Бытие - Дэвид Брин

Как обычно, в первые мгновения по пробуждении Тор осмысливает свой усложненный облик. Внешние очертания ее тела включают металлический и пластиковый корпус, без которого она погибнет.

Предложат мне новые модификации, когда я вернусь? Придет ли день, когда я снова смогу бегать и плавать? Принимать настоящий душ? Завести любовника?

Она решила сохранить весь химизм своего прежнего тела, включая либидо, которое постоянно тревожило ее сны. Снова соединить все это с настоящей кожей, настоящей плотью… ну что ж, мечтать не вредно.

«Гэвин пройдет апгрейд легче», – думает она, смутно вспоминая, каким он представал в ее сне. Полубог. Или человек, но со многими усиленными «достоинствами»…

– Проклятие! – пробормотала Тор; ей захотелось ущипнуть себя за кончик носа – если бы у нее был нос – или плеснуть в лицо холодной воды. Но вместо этого она отстегнулась и выплыла из ниши для сна. Пора за работу.

Несколько часов спустя, проведя все необходимые осмотры и убедившись, что все системы корабля в порядке, Тор отдыхала в тускло освещенной рубке управления, полуплавая в слабом тяготении, создаваемом двигателями «Уоррена Кимбела».

Как с момента ее появления на свет, в грудной клетке Тор билось ее сердце. И эта мягкая пульсация ритмично покачивала ее тело, заставляя его соприкасаться с внутренней поверхностью кераметаллического корпуса, в который она была заключена. Ее панцирь – после того пламени, что охватил «Дух Чула-Висты».

Раковины внутри раковин. А вне ее кожи корабль – еще много слоев.

В представлении Платона и его современников космос состоял из идеальных хрустальных сфер, по которым вращались планеты и звезды. Представление более удобное, чем современное об огромном, почти пустом пространстве, простирающемся на десятки миллиардов световых лет.

Корабельные сканеры расширили восприятие Тор, и она почувствовала, что окружена скоплениями и туманностями, звезды стали похожи на фосфоресцирующий планктон в безбрежном море. И снова Тор задумалась.

Что происходило там давным-давно?

И что происходит сейчас?

Она никак не могла забыть историю, которую маленькие руки высекли на Розеттской стене. Хотя некоторые части наскальной резьбы казались понятными, общий смысл ее не поддавался осмыслению. На картинах изображались существа, подобные машинам, занятые чем-то недоступным пониманию. Тор сомневалась в том, что археологи или «умные толпы» когда-нибудь смогут расшифровать все послание.

Мы подобны рыбе-рогозубу, которая выбралась на берег, когда материки уже были завоеваны другими. Недоуменно моргая, мы смотрим на берег, который кажется нам опустошенным. Нас окружают скелеты тех, кто пришел раньше.

Но те, кто появился раньше нас, не все вымерли или исчезли.

На песке остались следы.

Стена – свидетельство эпохи забвения простых, наивных правил. Машины менялись. Эволюционировали.

Мы еще многое узнаем благодаря найденным здесь обломкам. Но не стоит забывать: трупы – это проигравшие.

Резьба отображала кое-что еще – нашествие вирусов: по всей Розеттской стене возникли небольшие зародыши зла. Они заражали. Соблазняли. Размножались и распространялись.

Увидев все это, должна ли благоразумная рыба-рогозуб вернуться в воду? Несомненно, многие расы избрали именно такой путь. Спрятаться. Влачить жалкое существование, проникнутое феодальной тоской, молясь небесам, но не замечая неба. Однако такой выбор означает упадок – вплоть до полного бессилия. Прозябание, а не процветание, в своем единственном хрупком мире.

Нравится нам это или нет, но наш путь иной. Что бы мы ни узнали из резьбы на этой стене, люди не станут жаться к костру, приходя в ужас от теней.

Она представила себе, как потомки Гэвина – и ее тоже – смело вторгаются в опасную Галактику. Машины-исследователи, запрограммированные быть людьми. Или люди, превратившие себя в звездные зонды. Раса творцов, сливающаяся со своими механическими посланцами.

Такого образца она не видела среди рисунков на скале. Оттого что подобный путь обречен с самого начала? Мы должны испробовать что-то другое?

Какой выбор был у рыбы, которая на миллиард лет опоздала выйти из моря?

Тор мигнула. Когда ее веки разлепились, звездный свет, пройдя дифракцию в тонком слое слез, разбился на отдельные лучи. Бесчисленные, они раскинулись по темным просторам Галактики, расходясь по мириадам путей. Слишком во многих направлениях. Слишком много дорог, из которых нужно выбирать.

Больше, чем в состоянии объять рассудок человека.

Мне хочется думать

(и чем быстрей, тем лучше)

о кибернетическом луге

на котором млекопитающие и компьютеры

живут вместе во взаимной

запрограммированной гармонии

как чистая вода касающаяся ясного неба.

Ричард Бротиган. За всеми следят машины благодати и любви

Во всех направлениях протянулись туманные очертания, набухшие от обилия наполняющих их возможностей. Способные стать почти чем угодно.

Обретя сознание – настороженный, взбудораженный, сгорая от любопытства, – он осмотрелся и сразу понял: это не земной пейзаж.

Свет лился со всех сторон… и ниоткуда.

Верх и низ, очевидно, были условны.

Он был не один: в тумане виднелись другие фигуры, текучие очертания которых не поддавались никакому определению. Возможно, они маленькие и близкие или громоздкие исполины, движущиеся в дальней дали. Или и то и другое одновременно? Он почему-то подозревал, что в таком месте это возможно.

В таком… месте…

Что это? Как я сюда попал?

Я ведь знал ответ на этот вопрос, верно?

Когда-то давно.

Есть кое-что более уместное. Вопрос, который они (они?) просили его задавать себе всякий раз, как он очнется здесь.

Ах да.

Кто я?

Как меня зовут?

Опустив взгляд, он увидел две мужские человеческие руки – мои руки, – пожалуй, крупноватые, с длинными пальцами, которые сгибались, когда он того хотел. Блестели наманикюренные ногти. Кисти прикрывали просторные длинные рукава – часть одеяния, похожего на широкий халат. Не ангельского, с некоторым облегчением понял он. Ткань махровая. Шероховатая и успокаивающая. Мой старый банный халат.

А я?..

Слова. Он рефлекторно произнес их, прежде чем понял, как пусто и глухо они звучат здесь.

– Хэмиш. Меня зовут… Хэмиш Брукман.