Перстень Лёвеншёльдов - Сельма Лагерлеф

Кучер не дал ей договорить. У него были более важные вести.

— Господин заводчик! — выпалил он.

Шагерстрем обернулся к нему.

— Что с тобой? — удивился он. — У тебя такой вид, точно лошадей украли.

— Так оно и есть, хозяин.

И он рассказал все, как было.

— Но лошади тут ни при чем, господин заводчик. Они сроду не понесли бы, кабы кто-то не влез на козлы да не погнал их. Знай я только, какой наглец осмелился…

Он внезапно умолк. Шагерстрем повел себя самым нелепым образом. Не стесняясь присутствия кучера, лакея и экономки, он повалился на стул и, к величайшему удивлению их, захохотал во все горло.

— Вот как, стало быть, вы не понимаете, кто осмелился украсть моих лошадей, — давясь от смеха, проговорил он.

Все трое уставились на него в недоумении.

— Надо поймать вора, — сказал он наконец, успокоившись. — Ну-ка, Лундман, оседлайте быстро трех верховых лошадей. А вы, Юханссон, помогите ему. Вы же, фру Сэльберг, на всякий случай поднимитесь наверх и поглядите, там ли барыня.

Экономка побежала наверх, но тотчас же спустилась назад и доложила, что барыни там нет.

— Не случилось ли, сохрани Бог, какого несчастья, господин заводчик? — воскликнула она.

— А это уж как кому покажется, фру Сэльберг. Попомните мои слова! Отныне мы больше не в своей власти, у нас теперь объявился хозяин!

— Что ж, мы будем только рады, господин заводчик, — сказала экономка.

И в ответ на это Шагерстрем — сам Шагерстрем! — потрепал старуху по жирному плечу, закружил ее в вальсе и воскликнул:

— Фру Сэльберг безропотно покоряется своей участи. Если бы и я мог поступить так же!

И он выбежал из дома, чтобы вместе с кучером и лакеем отправиться в погоню за беглянкой.

Вскоре все было кончено. Пойманная беглянка сидела в углу кареты рядом с Шагерстремом. Лундман взобрался на облучок и шагом ехал назад в усадьбу, а Юханссон вел под уздцы верховых лошадей.

Шарлотта гнала лошадей галопом примерно с полмили, но затем дорога пошла круто в гору, и никакие удары кнутом не могли принудить лошадей двигаться иначе, как шагом. Так что в конце концов Шарлотте пришлось сдаться.

Несколько минут в карете было тихо, но затем Шарлотта спросила:

— Ну, каково?

— Это было ошеломляюще, — сказал Шагерстрем. — Теперь я понимаю, как должна чувствовать себя жена, когда муж убегает от нее.

— Этого-то я и хотела, — сказала Шарлотта.

Минуту спустя Шагерстрем почувствовал, как кто-то сильно потряс его за плечо.

— Ты притворяешься! Ты смеешься. Ты не веришь, что я хотела убежать.

— Любимая моя, — сказал Шагерстрем, — единственным истинно счастливым мгновением, которое я пережил за весь день, было то, когда Лундман прибежал и сказал, что ты украла моих лошадей.

— Почему же? — спросила Шарлотта почти беззвучно.

— Моя любимая, я понял, что ты не хотела отпускать меня.

— И вовсе нет! — вырвалось у Шарлотты. — Я об этом и не думала. Просто вся деревня судачила обо мне целых три недели, и если бы ты теперь уехал…

— Понимаю, — сказал Шагерстрем. — Этого бы ты не смогла вынести.

Он засмеялся от любви и счастья, но затем сказал очень серьезно:

— Любимая моя, давай наконец объяснимся! Скажи, ты поняла, отчего я нынче вечером хотел уехать?

— Да, — твердо ответила девушка. — Это я поняла.

— Зачем же ты помешала мне?

Шарлотта молчала. Он долго ждал ответа, но в карете не слышно было ни единого звука.

— Когда мы вернемся домой, — сказал новобрачный, — ты найдешь у себя в комнате письмо от меня. В этом письме я говорю, что не хочу воспользоваться обстоятельствами, которые бросили тебя в мои объятия. Я хочу, чтобы ты была совершенно свободна. Ты можешь считать наш брак фиктивным.

Он умолк, дожидаясь ответа, но Шарлотта все еще ничего не говорила.

— В этом письме я также уведомляю тебя, что в доказательство моей любви и во искупление тех страданий, что я причинил тебе, я намерен передать тебе в собственность мое поместье Озерную Дачу. После того как развод наш будет оформлен законным порядком, мне будет приятно сознавать, что ты осталась жить здесь, где все успели тебя полюбить.

Снова долгое молчание, и никакого ответа от Шарлотты.

— Это маленькое происшествие ни в коей мере не отменяет сказанного мною в письме. Вначале я истолковал его неверно. Но теперь я понимаю, что это была с твоей стороны лишь шутка, которую ты сыграла со мной, дабы избежать новых насмешек в деревне.

Шарлотта придвинулась к нему поближе, а затем он почувствовал на своей щеке ее теплое дыхание и услышал ее шепот у самого уха:

— Самый безмозглый болван из всех, какие ходят по божьей земле.

— Что, что?

— Прикажешь повторить?

Он быстро обнял ее и прижал к себе.

— Шарлотта, — произнес он, — говори же. Я должен знать, как мне поступить.

— Ну что ж, — сказала она резко, — говорить об этом не слишком приятно, но, быть может, ты будешь рад узнать, что вчера, примерно в это время, Карл-Артур убил мою любовь.

— Неужто?

— Он убил мою любовь. Она, видно, надоела ему. Я готова думать, что он сделал это намеренно.

— Любимая! — сказал Шагерстрем. — Оставь Карла-Артура в покое! Говори обо мне! Если твоя любовь к Карлу-Артуру умерла, то ведь это вовсе не означает…

— Разумеется, нет. Но… Ах, если бы тебе не нужно было так долго все объяснять!..

— Ты ведь знаешь, до чего я глуп.

— Видишь ли, — сказала Шарлотта медленно и задумчиво, — все это очень странно. Я не люблю тебя, но мне с тобой хорошо, покойно. Я могу говорить с тобой обо всем, я могу попросить тебя о чем угодно, я могу шутить с тобой. Мне с тобой приятно и спокойно, точно мы прожили в браке уже тридцать лет.

— Совсем как пастор и пасторша, — вставил Шагерстрем с легкой горечью.

— Да, что-то вроде этого, — продолжала Шарлотта все тем же задумчивым тоном. — Быть может, ты не вполне доволен таким признанием, но мне кажется, что это немало после одного только дня. Мне нравится, что ты сидишь около меня в карете, что ты следишь за мною взглядом, когда я танцую. Мне нравится сидеть рядом с тобою за столом и жить в твоем доме. Я благодарна тебе за то, что ты избавил меня от всего этого ужаса. Озерная Дача великолепна, но без тебя я не хотела бы оставаться здесь ни одного дня. Я никак не смогла бы примириться с тем, что ты уехал от меня. Но все-таки… Если то, что я чувствовала к Карлу-Артуру, было любовью, то, значит, мое чувство к тебе не любовь.