Динка. Динка прощается с детством - Валентина Осеева

«Я росла, но я не умнела, а они умнели, – пробует объяснить себе Динка. – Но зачем и что объяснять? У меня остался один Хохолок». Динка видит перед собой темноглазое внимательное лицо своего друга; он словно издали прислушивается к ее мыслям и, как всегда подняв одну бровь, спрашивает, чуть-чуть заикаясь:

«Ты забыла про м-меня, Динка?»

Нет-нет, она не забыла, она не забыла, она расскажет ему все, что пережила за последние дни, и об этом черном мальчишке на базаре… и страшные слова:

«Убили его, на дачах. Понятно?..»

Динка приезжает домой рано. Не зная, куда себя деть, она вытаскивает из угла ящик со своими вещами, садится посреди комнаты на пол и начинает разбирать его, вынимая по одной знакомые, дорогие ей вещи…

Вот Ленькин подарок – железный гребень. Его надо вынуть: летом Динка расчесывает им сбившуюся за зиму шерсть собак и гриву Примы… Вот карточки. Анюта, волжская подружка Алины, в темном платье приходского училища. Так и не приехала Анюта; мама звала ее, а она не приехала. Время разделило их… Время похоже на корабль: он идет вперед, а за бортом его остаются люди… Осталась за бортом и Анюта. А вот дядя Лека. Даже здесь, на карточке, видны глубокие морщины на его лице… Он такой старый приехал тогда от Кати… Из ссылки, где лежал больной Костя… Тут есть карточки, где снят сам Костя со своим мальчиком Женькой. Есть и Катя. Но Динка, словно испугавшись чего-то, поспешно закрывает коробку и вынимает монисто, которое они искали с Федоркой. Красные, зеленые и голубые огоньки бус не радуют ее, она откладывает их в сторону.

К грустным мыслям прибиваются только грустные, а к веселым веселые, зачем ей сейчас какие-то бусы… Пальцы Динки нащупывают завернутый в носовой платок старенький футляр… Это очки Никича. Она взяла их себе на память, когда он умер…

Динка осторожно разворачивает платочек, достает из футляра очки, тихонько проводит пальцем по сломанной и туго перевязанной черными нитками дужке.

Разложив все это на коленях, Динка долго смотрит на дорогие ей памятки… Никич… Она видит его лицо, склонившееся над книгой. Вот он поднимает на лоб очки и вопросительно смотрит на нее мигающими от света глазами…

«Ну, как ты?..»

– Ничего… я… живу, Никич…

Динка сидит посреди комнаты, жалкая улыбка кривит ее губы, крупные слезы падают на старый, потертый футляр, на очки со сломанной дужкой.

– Я помню… Я все помню, Никич…

Сбешеным лаем срываются спавшие на террасе собаки. Динка поспешно прячет свои вещи и задвигает ящик в угол.

– А чтоб вы пропали, скаженные черти! Ну, чого сорвались, як на злодия! – слышится возмущенный голос Марьяны.

Динка выходит на террасу. Собаки, смущенно виляя хвостами, укладываются на крыльце. Динка всю зиму не видела Марьяну. И теперь, глядя на молодую еще, но изможденную женщину с темным очипком на волосах, Динка вспомнила, как увидела Марьяну в первый раз, такую веселую, красивую, в вышитой рубашке, с яркими бусами на шее.

С тех пор прошли годы. Марьяна с Ефимом жили дружно, но хозяйство их было маленькое, бедное; свиней они не держали, около хаты, обнесенной тыном, бродило несколько кур, да на лугу Арсеньевых паслась низкорослая коровенка. Жилось трудно, особенно трудно стало во время войны, и Динка с сожалением смотрела на потемневшие, словно прибитые ветром и дождем, щеки Марьяны, на стертые от работы руки, выглядывавшие из вышитых рукавов, на голубые, словно выгоревшие от солнца, глаза.

– Марьяна! Здравствуй, Марьяночка!

Марьяна ставит на стол кринку с молоком и, обтерев фартуком лицо, крепко целует Динку, оглядывая ее со всех сторон.

– А ну, чи подросла ты за зиму? Я ж тебя с осени не бачила! Ефима спрашиваю, а он только рукой машет: какая, говорит, была, такая и осталась! Ну, ясное дело, мужик не то что баба! А на мой погляд, вытянулась ты, як тая рябинка, только дуже худа. Ну что зробишь, как теперь война! Настоящей пищи людына не получае. Ось я тут тебя молочком отпою! – ласково говорит Марьяна, и глаза ее оживляются прежними молодыми искорками, за полными губами блестят белыми бусинками зубы. – А я и вчера и сегодня все ожидала: прибежит моя Динка поздоровкаться! Не! Что-то не бежит в этот раз. Мабуть, у Федорки загостилась?

Быстро-быстро болтает Марьяна, как горох сыплются у нее слова, и, как будто подтверждая каждое свое слово, на ее живом, помолодевшем лице так же быстро сменяются выражения радости, заботы и горя.

– Ох и проклята ж эта война! Оборони боже, что на свете делается! Ефим в городе был; думал, Мышка с ним до дому поедет, а она и вовсе сегодня не возвернется, бо раненых навезли столько, что класть негде! Лежат солдатики прямо во дворе. У кого голова обвязана, у кого руки, у кого ноги! Казала Мышка, чтоб Ефим ночевал у вас, он потемну придет!

«Бедная Мышка опять насмотрится всяких ужасов», – озабоченно подумала Динка и спросила:

– А где же Ефим? Остался в городе?

– Да нет, он давно приехал, сейчас, мабуть, на селе, бо там такой слух прошел, что наш пан будет коров продавать, а коровы ж у него дуже хорошие. Ну конечно, богатеи и побежали записываться, а беднота волнуется, кажному хочется. Ну вот и прибегли за Ефимом: може, он переговорит с Павлухой, чтоб на выплат дал…

– Так Павлуха ж не хозяин! Надо с паном поговорить! – возмутилась Динка.

– Эге, с паном! Тут всеми делами Павло заправляе! А пану что? Он сегодня здесь, а завтра в городе! А осенью и вовсе за границу поедет!

– За границу? Так надо скорей, хотя до осени еще далеко, – задумчиво сказала Динка. Марьяна махнула рукой.

– Да ничего с этого не выйдет! Я ж казала бабам на селе, да они и сами знают, что Павлуха моего Ефима даже и на порог до пана не допустит, так нет, прибегли до нас, плачут… Что делать, у многих на войне мужей поубивали, остались солдатки с детьми… Ни коровки, ни конячки, пустые горшки на колышках, – пригорюнившись, вздохнула Марьяна.

– Но как же так? Надо идти прямо к пану, – заволновалась Динка.

– Да я ж тоби кажу, что Павлуха зверь, не допустит. Он на моего Ефима дуже злой из-за той дивчины, что утопилась. Бо кто ж ее и погубил, как не Павло? А Ефим все то дело знал да и сказал пану… Так с той поры моего Ефима даже и на работу в экономию не берут.

– Как? Значит, это правда, что ту дивчину погубил Павлуха? Может, она не сама утопилась? – испуганно спросила Динка.

– Да сама-то сама… Только тут такое дело вышло. Павлуха давно от нее избавиться хотел: боялся, женится пан, а Маринка – так ту дивчину звали – и прогонит его, Павло, значит… Бо все люди на селе ненавидят Павлуху.

Динка согласно кивнула головой. Она уже слышала кое-что от Федорки, но ей хочется знать, как это было. Марьяна вытерла двумя пальцами рот и понизила голос:

– Ну, вот один раз, как поехал пан в город, на два дня – билеты, что ли, схлопотать за границу, – хотел и Маринку с собой взять, учить, что ли, думал ее там. Голос у ней был дуже хороший. Як той соловейка пела… Аж за душу хватала. Красиво-красиво пела…