Эксгибиционист. Германский роман - Павел Викторович Пепперштейн

Всё закончилось очень печально. Весь этот головокружительный период, все эти съемки – всё это закончилось в странном и угрюмом городе Белграде, в стране Сербии. Закончилось очень мучительным и опасным для меня эпизодом, в ходе которого я оказался в клинике для душевнобольных доктора Воробьева. Есть такая клиника в городе Белграде. Я расскажу о том, как это произошло, но пока что мы находимся в начале головокружительного периода, в начале съемок фильма.

После съемок на старой канатке последовали волнующие ночные съемки в Симеизе, во время празднования Пасхи. Весь поселок был наполнен густым туманом с острым и упоительным запахом моря. Крестный ход двигался сквозь непрозрачный туман: люди с хоругвями, люди с горящими свечками в руках – все превращались в таинственных и возвышенных призраков. Потом мы продолжили съемку в моей небольшой квартирке, фантасмагорической квартирке, которая находится в старинном доме, на бывшей вилле «Эльвира». Этот дом был построен моим любимым архитектором Красновым. В начале двадцатого века Краснов был одно время главным архитектором императорского двора при последнем царе Николае II. Он строил и императорский дворец в Ливадии. Краснов построил в Крыму множество романтических вилл в разных стилях. «Эльвира» строилась как гостиница для холостяков – двухэтажная вилла, внутренняя планировка чисто отельная, поэтому моя квартирка напоминает гостиничный номер. Это одна комнатка, куда входишь сразу из коридора, нет прихожей, ты сразу, как в отеле, попадаешь в комнату. Зато есть вид на море и есть ванная, где стоит бронзовая на львиных лапах ванна и есть маленькое окошко в ванной, в которое тоже видно море. Крошечная квартирка, но очень романтическая, в немного рассыпающемся старинном доме, у которого постоянно разваливается то крыша, то еще что-нибудь. Там живет много интересных персонажей.

В какой-то момент мы эту квартиру с Наташей полностью обставили с ялтинской барахолки. Приметили там одного очень необычного узбека с гигантским шрамом через все лицо, который торгует антикварными штучками. Он привозит из Голландии и Германии многоразличные шифоньеры, ширмы, готические кресла, сервизы, хрустальные графины, столики, светильники в форме русалок, рыцарей, гномов и пастушек.

У меня давно была мечта полностью заполнить квартиру всякими безделушками, абсолютно ненужными объектами, фетишами, статуэтками, в стиле «квартира давно исчезнувшей бабушки». Именно в этом стиле была обставлена эта квартирка. По интернету был куплен старинный шкаф, наполовину развалившийся, с гранеными витражными створками, стеклянными дверцами. В этом шкафу нет ни одной книжки, все его полки, все его ящики заполнены разными штучками, разными фигурками, безделушками, стекляшками, стеклянными пирамидками, фарфоровыми лыжницами, девочками в плиссированных юбочках, танцующими на поверхности льда.

Там снималась сцена «Пасхальная ночь в весеннем тумане». Наташа с горящей свечой в руке в темной квартире открывает этот шкафчик и осматривает по очереди все кристаллы, все фигурки, все безделушки, высвечивая каждую из них светом свечи. Затем съемки продлились в самых разных городах: Киеве, Москве, Петербурге, Берлине, Париже. В конечном счете мы добрались до юга Франции, до так называемого Города голых. Это место, которое называется Кап д’Агд, недалеко от Арля, где в летние месяцы действует курорт, на котором все тусуются голышом. Там мы намеревались снять довольно важные эпизоды фильма. Мы много там сняли, но всего, что планировалось, снять не удалось. Потом мы доснимали это в Крыму.

Это был очень необычный и интересный опыт попадания в странный жаркий город, где все абсолютно голые. В первое время мы испытали депрессивный антиприход, шквал какой-то тоски, дикого разочарования, потому что мы ожидали нечто совершенно другое увидеть в этом городе. Мы думали, что это веселый, беспечный, наполненный атмосферой любви и свободы город, наполненный молодежью, где все тусуются голые, предаются любовным играм и танцам. Оказалось, что наши представления были крайне наивными и наполненными щенячьим доверием к бытию. На самом деле это город предельно меланхоличный. Подобного рода местечки описывал своим тошнотворно мизантропским языком Мишель Уэльбек, он прославился подобного рода описаниями. Мы не принадлежали к числу мизантропов и не принадлежим к ним, поэтому мы не собирались в нашем фильме передавать атмосферу этого курорта, такого, каков он есть. Мы стремились совсем к другому – к превращению реальности в другую реальность, к ее алхимической трансформации. Весь наш фильм, наш кинематографический эксперимент сводился к такого рода магии трансформации. Берешь одну реальность и делаешь из нее совершенно другую. Это не только не документальный фильм, это, скорее, антидокументальный фильм. Если может существовать такой жанр, как антидокументальное кино, то это именно оно.

Мы находились не столько на границе между искусством и жизнью, сколько в некой системе шлюзов и каскадов, в перегонном аппарате, который вырабатывал эликсир измененной реальности. Это было упоительно и очень странно, очень запредельно. Даже и визуально наш фильм призван был отличаться с самого начала от повседневной реальности, прежде всего тем, что это фильм черно-белый. Почти черно-белый. Это очень важный момент. Эстетика аскетическая, но тщательно продуманная.

Система редактуры реальности, ее цензуры, занимала нас бесконечно. Масса деталей входит в зону твоего опыта, когда ты начинаешь снимать подобного рода фильм. Я руководствовался принципом, что в кадре не должно быть ничего лишнего и случайного ни на секунду. Каждая вещь, каждый предмет, каждый человек, каждое выражение лица не случайно и проходит через систему очень жестких фильтраций, отсеиваний, редактур, цензур.

При этом делается огромное количество съемок по ходу жизни, а потом посредством монтажа, выхватывания какого-то момента, создавалась ткань этого фильма. Это всё сопровождалось странным состоянием, как выяснилось, небезопасным для моей психики – очень сильное возбуждение, тремор, дрожь пробивающаяся, очень смешливое в то же время состояние, на грани повышенной раздражительности, в то же время состояние эйфории.

В какой-то момент мы совершили несколько петель по одним и тем же маршрутам, несколько раз проехали по одним и тем же городам и местам. Несколько раз был Берлин, несколько раз была Москва, два раза был Крым. Параллельно с тем, как мы всё глубже и глубже уходили в реальность фильма, окружающее нас человечество всё глубже и глубже погружалось в реальность очередного европейского кризиса. Нагрянул украинский кризис – политическая связка событий, которая так и не получила своего устоявшегося названия. Так и не прилепилась никакая этикетка по типу «Пражская весна», или какой-нибудь «Застой», или «Отстой», или «Путч», или что-то еще. Вроде бы это называется «Майданом», но это не только Майдан, но еще целая вязанка событий. События эти по природе своей несли в себе что-то крайне мутное, сорное и непросматриваемое, до крайности непрозрачное. Нечто нонспектакулярное содержалось в структуре этой цепочки событий, настолько, что