Скала Прощания - Тэд Уильямс

Наконец, лодочник остановился перед каким-то невзрачным строением в районе складов, далеко от торгового центра. Когда Изгримнур расплатился, маленький темнокожий человечек с помощью крюка опустил с пристани веревочную лестницу. Герцог поднялся по ней почти наполовину, когда лодочник повернул и направил лодку в боковой канал.

Пыхтя и проклиная свое толстое пузо, Изгримнур в конце концов добрался до более надежного причала. Он постучал в обшарпанную дверь, долго ждал, стоя под потоками холодного дождя, и здорово разозлился. Наконец, дверь отворилась, представив взору недовольную физиономию пожилой женщины.

— Не знаю, где этот придурок, — сообщила она Изгримнуру, как будто он ее спросил. — Мало того, что все дела по дому и так на мне, так я еще должна и дверь отворять.

Поначалу герцог был так ошарашен, что чуть не начал извиняться. Но он поборол в себе этот порыв.

— Мне нужна комната, — сказал он.

— Ну, тогда входите, — сказала женщина с сомнением, открывая дверь пошире. За нею был убогий лодочный сарай, вонявший смолой и рыбой. Пара баркасов была выставлена на обозрение, напоминая собой военные трофеи. В углу из кучи одеял торчала смуглая рука. На миг Изгримнуру показалось, что это труп, небрежно заброшенный сюда с улицы, но когда рука шевельнулась, натягивая одеяло, он понял, что там просто кто-то спит. У него возникло предчувствие, что он не найдет здесь достойного помещения, но он постарался не поддаваться дурному настроению.

Что-то ты к старости становишься разборчив, упрекнул он себя. На бранном поле ты спал и в грязи, и в крови, и среди злых кусачих мух.

Он напомнил себе о своем задании. Его собственные удобства не так важны.

— Кстати, — крикнул он вслед хозяйке гостиницы, которая промчалась уже почти через весь двор. — Я кое-кого разыскиваю. — Он не мог сразу вспомнить имя, которое назвал ему Диниван. Он помолчал, перебирая свою молодую бородку, потом вспомнил. — Тиамак. Мне нужен Тиамак.

Когда женщина обернулась, на ее унылом лице появилось выражение жадного удовольствия.

— Вы? — сказала она. — Вы тот самый, у которого золото? — Она распахнула объятия, как будто готовая заключить его в них. Несмотря на значительное расстояние, разделявшее их, герцог отшатнулся. Куча одеял в углу зашевелилась, как выводок поросят, затем одеяла откинулись. Маленький и очень тощий вранн сел, не совсем оправившись от сна.

— Я Тиамак, — сказал он, стараясь подавить зевок. Когда он разглядел Изгримнура, лицо жителя болот выразило разочарование, как будто он ожидал чего-то лучшего. Герцог почувствовал, как его раздражение возвращается. Они все, что, сумасшедшие? Кто он такой, по их мнению, или кого они ожидали увидеть?

— Я принес известия для вас, — сухо сказал Изгримнур, не решив, как ему держаться. — Но мы должны поговорить наедине.

— Я вас провожу в вашу комнату, — поспешно сказала женщина, — в лучшую комнату в доме, а маленький смуглый господин может там присоединиться к вам, как почетный гость.

Изгримнур только отвернулся от Тиамака, который, казалось, неуклюже пытался одеться под одеялами, когда внутренняя дверь таверны распахнулась, и ватага детей вырвалась из нее, издавая боевой клич тритингов. За ними гнался высокий седой старик, улыбаясь во весь рот и делая вид, что ловит их. Они убегали от него с воплями восторга и с шумом вылетели в наружную дверь. Прежде чем старик проследовал за ними, хозяйка оказалась прямо перед ним, уперев кулаки в бока.

— Чертов осел! Ты здесь, чтобы дверь отворять, Чеалио! — Старик, хоть и выше ростом, сжался перед ней, как будто ожидая удара. — Я знаю, что с башкой у тебя не в порядке, но ты же не глухой! Ты что, не слышал, как стучат?

Старик замычал в ответ. Хозяйка возмущенно отвернулась от него.

— Глуп, как камень, — начала она, потом замолкла, уставившись на Изгримнура, который бросился на колени.

Герцог почувствовал, что мир покачнулся, словно поднятый вверх гигантскими руками. Прошло несколько долгих мгновений, прежде чем он смог заговорить, — мгновений, в которые хозяйка, маленький вранн и старик-привратник смотрели на него с изумлением. Когда Изгримнур заговорил, он обращался к старику.

— Сир Камарис, — сказал он, и почувствовал, как перехватило дыхание. Мир действительно сошел с ума: теперь ожили мертвецы. — Милостивая Элисия! Камарис, неужели ты не помнишь меня? Я же Изгримнур! Мы же вместе сражались за Престера Джона — мы же дружили! О Боже! Ты жив! Как же это?

Он протянул руку старику. Тот взял ее, как ребенок берет что-то блестящее или яркое, что ему предлагает незнакомец. Ладонь старика была мозолистой, огромная сила чувствовалась в руке, которая безвольно лежала в руке Изгримнура. На его красивом лице была только непонимающая улыбка.

— Что это вы говорите такое? — сердито спросила хозяйка. — Это старый Чеалио, привратник. Он здесь уже много лет. Он дурачок.

— Камарис… — нежно сказал Изгримнур, прижимая руку старика к своей щеке и орошая ее слезами. Он едва мог говорить. — Господи, ты жив.

Несмотря на непреходящую красоту Джао э-Тинукай, а может быть, как раз из-за нее, Саймону было скучно. Он был также безмерно одинок. Его заточение было странным: ситхи не препятствовали ему ни в чем, но и никто из них, кроме Джирики и Адиту, не проявлял к нему никакого интереса. Как королевскую болонку, его кормили, о нем заботились, позволяли везде бродить, но лишь потому, что внешний мир был ему недоступен. Он забавлял своих хозяев как редкий зверек, но всерьез его не принимали. Когда он обращался к ним, они вежливо отвечали ему на его родном вестерлинге. Его ушей лишь иногда достигали отдельные понятные слова, а так вокруг него бурлил поток чужой речи. Его приводило в ярость подозрение, что они вообще не считают его достойным предметом разговора. Но было кое-что похуже: он чувствовал себя бесплотным, как привидение.

После его разговора с Амерасу дни стали лететь еще быстрее. Однажды ночью, лежа на своих одеялах, он вдруг понял, что не может точно сказать, сколько времени он пробыл среди ситхи. Когда он спросил Адиту, она заявила, что не помнит. Саймон задал тот же вопрос Джирики, который устремил на него взгляд, исполненный жалости, и спросил, действительно ли ему так хочется считать дни. Хоть он и понял, что имелось в виду, он потребовал правды. Джирики сказал, что прошло немногим более месяца.

Это было несколько дней назад.

Особенно тяжело бывало по ночам. Лежа в своем гнезде из мягких одеял в доме Джирики или бродя по мягкой влажной траве под незнакомыми звездами, Саймон терзался несбыточными планами побега, планами, которые, как он прекрасно понимал, были неосуществимы настолько же, насколько они были отчаянными. Он становился все мрачнее. Он знал, что Джирики беспокоится о нем, и даже переливчатый смех Адиту казался неискренним. Саймон сознавал, что все время говорит о том, как он несчастен, но он не мог этого скрывать, более того — он не хотел этого скрывать. По чьей вине он здесь застрял?