Полка. О главных книгах русской литературы (тома III, IV) - Станислав Львовский

на первый взгляд: «Умный прячет лист в лесу, человека – в толпе, Пушкина – в Пушкинском заповеднике». Герой «Заповедника» не преклоняется перед поэтом, но он метафорически проживает его судьбу: «Если Заповедник стережёт букву пушкинского мифа, другой, тот, что описал Довлатов, хранит его дух»[1221].

Владимир Сорокин. Норма

О чём эта книга?

«Норма» состоит из восьми разнородных частей, объединённых общей сюжетной рамкой: мальчик в школьной форме читает на Лубянке папку с рукописью «Норма», которую только что изъяли у диссидента вместе с другим запрещённым самиздатом. Самая известная часть, с которой ассоциируется вся книга, – первая: три десятка сценок, описывающих, как советские граждане съедают пакетик детских фекалий – ежедневную «норму». Вместе все части книги складываются в концептуальную мозаику о страхе и ненависти советского застоя и о насилии коллективного языка над индивидуальностью.

Когда она написана?

В 1979–1984 годах. В 1979 году 24-летний Сорокин окончил Московский институт нефтехимической и газовой промышленности, занимался живописью и графикой, год проработал художественным редактором в журнале «Смена» (этот опыт он, очевидно, использовал в финальной части книги, «Летучке»). Первая часть «Нормы» была написана в 1980-м и распространялась как отдельное произведение в самиздате. К этому времени Сорокин был вхож в круги художников второго авангарда, там также был известен текст писем Мартину Алексеевичу – Дмитрий Пригов и Андрей Монастырский читали его на публике; исполнение Монастырского сохранилось в аудиозаписи.

Владимир Сорокин. 1994 год[1222]

Как она написана?

Как серия не связанных общими событиями и героями текстов в разных жанрах. Первая часть – тридцать одна реалистическая сценка поедания фекалий («нормы») представителями всех классов советского общества. Вторая – перечень словосочетаний с определением «нормальный», описывающий жизнь среднестатистического советского гражданина: от «нормальных родов» до «нормальной смерти». Третья часть – рассказ в классическом тургеневско-бунинском стиле о возвращении потомка Тютчева в родовое поместье, с начинкой из рассказа о карательно-пропагандистской операции в колхозе. Четвёртая – цикл наивной лирики «Времена года», прорываемый нарочито грубыми «площадными» вставками. Пятая – саморазрушающаяся к финалу эпистолярная проза, известная как «Письма Мартину Алексеевичу». Шестая – набор не то лозунгов, не то фраз из букваря со словом «норма». Седьмая – стенограмма речи обвинителя и цикл рассказов обвиняемого искусствоведа, поклонника Дюшана; рассказы построены на буквальном прочтении советских стихов и песен. Восьмая – «Летучка», стилизующая производственную прозу (летучку в журнале), где содержание речи персонажей заменяется на бессмысленное звуковое письмо.

Что на неё повлияло?

Советский стиль во всевозможных речевых жанрах. В начале восьмидесятых Сорокин начинает общаться с группой художников и поэтов (Илья Кабаков, Эрик Булатов, Виктор Пивоваров, Комар и Меламид, Лев Рубинштейн, Дмитрий Пригов, Всеволод Некрасов и другие), которые войдут в историю искусства как московские концептуалисты (сам этот термин ввёл в обращение искусствовед Борис Гройс). Общим методом концептуалистов стало художественное осмысление знаков, лишённых своего содержательного наполнения, – в том числе устойчивых речевых формул советского времени. Как сформулировал Лев Рубинштейн, «если применить пространственную метафору, то можно сказать, что то место, тот пункт назначения, где встретились поэт, стремящийся к визуальности, и художник, стремящийся к вербальности, и можно назвать концептуализмом». Благодаря концептуалистам Сорокин, изначально увлечённый западным авангардом, открывает для себя советскую эстетику и соц-арт[1223], который умеет с ней работать. Исследователь творчества Сорокина Максим Марусенков предполагает, что этому эстетическому откровению посвящена седьмая часть «Нормы», в которой подсудимый из-за переизбытка впечатлений от авангарда бросается печатать рассказы, построенные на буквализации метафор из хрестоматийной соцреалистической поэзии.

Как она была опубликована?

Официально книга впервые вышла в 1994 году, в коллаборации московского издательства «Три кита» и галереи Obscuri Viri. «Норму» напечатали скромным по тем временам тиражом в 5000 экземпляров, украсив заднюю обложку отзывами из журнала Spiegel, газет The Times и Libération.

Как её приняли?

Сорокин появился перед российской публикой сразу с целым корпусом текстов: вслед за «Нормой» в 1994–1995 годах вышли «Роман», «Сердца четырёх», «Месяц в Дахау», «Тридцатая любовь Марины», поэтому трудно отделить восприятие «Нормы» от восприятия раннего Сорокина вообще. Кинокритик Антон Долин вспоминает о том периоде: «Сорокин явился как землетрясение». Философ Михаил Рыклин, которого до сих пор можно считать главным дешифровщиком московских концептуалистов в их литературной части, писал в рецензии для газеты «Коммерсантъ»: «Появившись в стране позднее, чем переводы, эти оригиналы… кажутся ныне переводами самих себя. Дело в том, что написаны книги были до распада СССР – события, языковые последствия которого ещё предстоит оценить». «Отказываясь от "затёртого" звания писателя, Владимир Сорокин готов принять статус "ведущего монстра новой русской литературы, а также её основного небожителя"», – провозгласил Виктор Ерофеев со страниц британской газеты The Times (как раз эта цитата украсила первое издание «Нормы»).

Что было дальше?

В 1998 году «Норма» была издана в собрании сочинений Владимира Сорокина издательством Ad Marginem и с тех пор вплоть до 2018 года выдержала ещё девять переизданий, отдельно и в сборниках, в издательствах Ad Marginem, «Астрель», «Б.С.Г.-Пресс» и Corpus. В 2002 году прокремлёвское молодёжное движение «Идущие вместе» организовало акцию против Сорокина, подписавшего контракт с Большим театром: активисты бросали книги Сорокина в огромный бутафорский унитаз и жгли брошюры с цитатами из его текстов; самого писателя, основываясь на тексте «Нормы», активисты называли калоедом. В результате число людей, знающих о существовании писателя Сорокина, резко увеличилось. В том же 2005-м газета «Аргументы и факты» даже уговорила Сорокина ответить на письмо читателя из Тульской области: «Пробовал ли сам Сорокин то, о чём пишет?»

Уборка урожая в Ставропольском крае, 1960 год[1224]

«Норма» состоит из не связанных между собой частей. Это точно единое произведение? Можно ли считать эту книгу романом?

Если рассматривать «Норму» в системе традиционных эпических жанров, то придётся признать, что это роман, хотя и скорее с приставкой «анти-»[1225]. Формально здесь есть общая сюжетная рамка; есть набор героев, хоть и не пересекающихся между собой; есть несколько рассказчиков; есть сквозные идеи. Можно даже предположить, что само название «Норма» – это анаграмма слова «роман», которая подчёркивает деконструкцию жанра и логически связывает книгу в дилогию с «Романом»[1226]. Исследователь Юрий Тальвет в духе самой «Нормы» определяет книгу как «ещё один нормальный (то есть добротный) постмодернистский, постреалистический роман». С точки зрения сегодняшних книгоиздательских практик роман – это вообще любая хоть сколько-нибудь прозаическая книга, на которой написано «роман», даже если текст внутри состоит из отдельных рассказов. Но всё же правильнее называть «Норму» концептуальной книгой – в том же смысле, в каком бывают концептуальные сборники стихотворений или музыкальные альбомы, где все части могут существовать автономно, но в составе сборника объединены общей идеей.

В чём концепция книги и как её читать?

Объединяющая идея «Нормы» – языковая нормативность советской жизни, которую Сорокин пытается взломать и показать, что на самом деле за норму в позднесоветском обществе приняты ненормальное существование и отношения между людьми, что и отражает их речь. Чтение «Нормы» – это путешествие по миру официальной и обыденной советской речи, которая постепенно обессмысливается, выворачивается автором наизнанку: привычные выражения и формулировки демонстрируют свою абсурдность, как только превращаются буквально в то, что описывают. Связь между словами, речевыми формулами и тем, на что они якобы указывают (то есть означающим и означаемым[1227]), постепенно разрушается. Один из основных приёмов, которые использует Сорокин, – материализация метафор, или карнализация, как в данном случае предлагает называть этот приём Марк Липовецкий, то есть переведение языковой метафоры на язык плоти.

Самая наглядная в этом смысле часть книги – седьмая, где известные (и не очень) советские стихи и песни разворачиваются в маленькие рассказы. Прямые цитаты из исходных текстов окружаются репликами персонажей и за счёт буквального воплощения метафор, то есть