Филантропы в рваных штанах - Роберт Трессел

Смелее в этот круг вступай И к славе поспешай!

Дидлум дочитал до конца текст, сидевшая за фисгармонией дама заиграла гимн, и все запели:

Смелее в этот круг вступай И к славе поспешай!

Во время пения несколько «служителей» Христа стали раздавать в толпе религиозные брошюры. Один из них предложил брошюру Баррингтону, и, когда Баррингтон взглянул на него, он узнал Слайма, тот тоже его узнал и обратился к нему по имени. Баррингтон ничего ему не ответил и отказался взять брошюру.

− Я не возьму это... из твоих рук, − сказал он брезгливо.

Слайм густо покраснел.

− А, знаю, знаю, в чем тут дело, − сказал он, помолчав, весьма обиженно, − но не следует так безжалостно судить людей. Не я один был виноват, и ты не знаешь, сколько я перестрадал. Если б я не верил в бога, я бы утопился.

Баррингтон ничего ему не ответил, и Слайм исчез. Пение закончилось. Брат Светер выступил вперед и пригласил всех присутствующих посетить на этой неделе службу в храме Света озаряющего. Естественно, он приглашает их именно в эту церковь, потому что он принадлежит к ней сам, но он заклинает их: даже если они не придут к ним, обязательно пойти помолиться − в городе много церквей, почти на каждой улице есть церковь. Тот, кому почему-либо не нравится служба в храме Света озаряющего, могут пойти в церковь Гроба повапленного, но он искренне надеется, что все душевно близкие ему люди, которых он здесь видит, пойдут куда-нибудь помолиться.

Митинг закончился краткой молитвой Бошера, и наконец-то стало понятно, зачем понадобилось присутствие двух бедно одетых «братьев»: в то время как богато одетые респектабельные «братья» обменивались рукопожатиями, улыбались, толпились возле обоих священников и мистера Светера, эти двое бедняков и унесли фисгармонию, фонарь, книги с текстами гимна и остаток брошюр.

Баррингтон, которому пора было спешить на поезд, начал выбираться из толпы. И тут кто-то из единоверцев сунул ему карточку. Он прочел ее при свете уличного фонаря:

Придите и присоединитесь к братству

Света озаряющего

Воскресное собрание верующих

Каждое воскресенье в три часа.

Да расцветет братская любовь.

Смелее в этот круг вступай

И к славе поспешай!

Уж лучше в аду, подумал Баррингтон, − если он только существует − в приличном обществе, чем с такой бандой «к славе поспешать».

* * *

Нора шила, сидя у камина, ребенок спал у нее на коленях. Оуэн отдыхал в кресле. После ухода Баррингтона они все больше молчали, погрузившись в глубокое раздумье. Примирение Истона с женой произошло главным образом благодаря их усилиям, они так жаждали его, что сейчас не стоило думать, как это отразится на их собственной жизни.

− Я чувствую, я ни за что бы не смогла расстаться с маленькой, − прервала Нора долгое молчание. − И Фрэнки ее так полюбил. Но все равно у меня на душе неспокойно, стоит мне подумать, что ты болен.

− Со мной будет все в порядке, когда потеплеет, − сказал Оуэн, стараясь придать своему голосу бодрость, которой он отнюдь не испытывал. − Мы всегда как-то выпутывались, ребенок нас не разорит. Если бы Рут осталась с нами, то и девочка была бы с нами.

С этими словами он нагнулся и дотронулся до ручки спящей девочки, а та крепко ухватила его своими пальчиками за палец, и сердце его дрогнуло от жалости и нежности. Глядя на это маленькое беззащитное существо, он с благодарностью почувствовал, что никогда не приведет в исполнение страшную мысль, приходившую иногда к нему в часы отчаяния.

− Мы всегда как-то выпутывались, − повторил он, − выпутаемся и на сей раз.

В эту минуту, протопав по лестнице, в комнату ворвался Фрэнки.

− Надо смотреть в окно и помахать мистеру Баррингтону, когда его поезд будет проезжать через мост, − крикнул он запыхавшись. − А еще он прислал нам письмо. Папа, открой скорее окно, открой скорее, а то не успеем.

− У нас еще много времени, − ответил Оуэн, улыбаясь нетерпению сына. − Еще почти двадцать минут. Не нужно, чтобы окно было открыто так долго. На наших часах сейчас без четверти восемь, а они на пять минут спешат.

Однако Фрэнки, чтобы ни в коем случае не пропустить поезд, где едет Баррингтон, открыл ставни, протер запотевшее стекло и занял твердую позицию у окна, Оуэн тем временем читал письмо.

«Дорогой Оуэн,

В этом конверте вы найдете два банковских билета, один в десять фунтов, второй в пять. Первый билет я прошу вас принять от меня с тем же открытым дружеским чувством, с каким я предлагаю его вам. Будь вы на моем месте, я точно так же принял бы его от вас. Я уверен, если бы я оказался в трудном положении, вы охотно разделили бы со мною все, что у вас есть, и я не мог бы вас обидеть отказом. Второй банкнот я прошу вас завтра утром разменять. Три фунта передайте миссис Линден, остальное матери Берта Уайта.

Желаю вам счастливого рождества и надеюсь увидеть вас здоровым и готовым к драке, когда я вернусь весной.

Ваш товарищ по идее, Джордж Баррингтон».

Оуэну пришлось прочесть это письмо не меньше трех раз, пока он его понял, после чего он без единого слова передал его Норе, которая, прочитав, почувствовала, что с души у нее свалилась огромная тяжесть. Весь ее ужас перед будущим улетучился, когда она представила себе, как много значит для них этот листочек.

Тем временем Фрэнки, стоя у окна, караулил поезд.

− Папа, тебе не кажется, что пора уже открывать? − спросил он, как только часы пробили восемь. − Стекло так быстро запотевает, я не успеваю его протирать, и мне ничего не видно. По-моему, пора уже, а вдруг наши часы спешат меньше, чем ты думаешь.

− Ладно, ладно, откроем сейчас, чтоб уж без ошибки, − сказал Оуэн, встал и поднял раму. Нора, завернув малышку в шаль, присоединилась к ним.

− Сейчас пойдет, − сказал Фрэнки, − путь свободен. Красный свет погас как раз перед тем, как ты открыл окно.

Через несколько минут раздался свисток паровоза, отходящего от станции, затем, за мгновение до того, как появился паровоз, засверкали рельсы, поезд набирал на прямом участке скорость, а еще через секунду прогремел по мосту. Расстояние было так велико, что лиц не рассмотришь, но вот кто-то, высунувшись из