Габриэль Гарсиа Маркес. Биография - Джеральд Мартин

Честно говоря, едва ли кто-нибудь был способен в полной мере осмыслить наступившую новую эру. И мир не вправе был требовать этого от пожилого человека, хотя, конечно же, Гарсиа Маркес сам требовал этого от себя. В действительности после Второй мировой войны родилось мало писателей — и вообще мастеров искусства других жанров, — которых публика и критика почитали бы так же, как они почитали, тогда и теперь, большинство великих художников модернистского периода 1880-1930-х гг. По всеобщему мнению, Гарсиа Маркес — один из немногих великих писателей, а «Сто лет одиночества» — одно из немногих великих произведений второй половины XX столетия. Потом появился роман «Любовь во время чумы», который тоже регулярно называют в числе «пятидесяти лучших» или «сотни лучших» образцов художественной прозы XX в. Способен ли Гарсиа Маркес создать еще нечто подобное? Стоит ли ему вообще пытаться?

Конечно, писатель не хотел останавливаться на достигнутом. Он говорил, что после двух своих книг, романов «Сто лет одиночества» и «Любовь во время чумы», он «совершенно опустошен»[1254]. Однако он всегда находил в себе решимость и в итоге вдохновение, чтобы придумать новые темы и новые формы для очередного проекта — для книги, которую сначала ему просто хотелось написать, потом он испытывал потребность ее написать, а потом понял, что не может ее не написать. Так было и теперь: он искал. В своих интервью он говорил, что хочет «вернуться к художественной прозе». Как обычно, замысел у него был. Три рассказа, которые, как он считал, могут составить интересную книгу — еще одну книгу о любви; о любви и женщинах. В инщрвью El País он сказал: «Меня окружают женщины. Мои друзья в основном женщины, и Мерседес пришлось понять, что я так живу, что все мои отношения с ними — это просто безобидный флирт. Всем известно, какой я есть»[1255].

Он добавил, что начинает забывать многие вещи, а воспоминания — основа его жизни и творчества. (То же самое происходило и с героем «Осени патриарха», отчасти автобиографичным.) И все же, как это ни забавно, бумагорезка была, можно сказать, самой популярной машиной в его доме. Правда, он сохранил наброски повести «Любовь и другие демоны» и недавно подарил их Мерседес. Похоже, он не сознавал, что в век компьютеров наброски утрачивают свою магическую силу, а также финансовую ценность, поскольку авторские индивидуальные особенности в электронном виде теряются. В сущности, переход от рукописного создания текстов к использованию печатных машинок, а затем и компьютеров отчасти объясняет то, что сегодня в представлении читателей писательское творчество не является непостижимым мастерством, да и сами писатели меньше верят в это. Гарсиа Маркес сопротивлялся этому процессу с бо́льшим успехом, чем многие другие. И уничтожение большинства своих подготовительных материалов или незавершенных работ соответствовало его твердой убежденности в том, художник должен выдавать полностью законченное, образцовое произведение, хотя сам он не согласился бы с такой формулировкой.

Отставки стали основной темой в политических кругах, и это служило дурным предзнаменованием. Наступала осень всех патриархов. Сампер упорно отказывался оставить свой пост, хотя миллионы людей требовали его отставки. Карлоса Андреса Переса вынудили уйти с поста президента. Карлос Салинас сумел продержаться у власти до конца своего срока, но потом покинул страну, ибо ему грозило тюремное заключение, а то и еще что похуже. Фиделя Кастро отправить в отставку никому не удалось, но ему уже было почти семьдесят лет; революция старела, но кто бы мог его заменить? Гарсиа Маркес, вместо того чтобы присутствовать на презентации своей новой книги в Боготе, отправился навестить — и это говорило о многом — еще одного вынужденного «отставника», Фелипе Гонсалеса: погрязший в скандале, он потерпел поражение на выборах и был вынужден покинуть президентский дворец Монклоа в Мадриде, который занимал тринадцать лет. По прибытии в испанскую столицу Гарсиа Маркес поспешил в Монклоа, но премьер-министра дома не оказалось. Писатель нашел его в парке Монфраге, где он гулял один под присмотром телохранителей, как еще один персонаж Гарсиа Маркеса, лишенный власти и славы[1256]. В их предыдущую встречу, когда они обнялись, Гонсалес сказал: «Боже мой, старина. Наверно, ты единственный человек в Испании, которому захотелось обнять президента». Теперь он заявил, что рад оставить свой пост и уйти в отставку. Его сменит лидер правых Хосе Мария Аснар.

После затянувшегося пребывания в Испании Гарсиа Маркес отправился на Кубу, чтобы отпраздновать вместе с Фиделем Кастро его семидесятилетие. Этот визит был столь же грустным, как и встреча с Фелипе Гонсалесом. Фидель не думал об отставке, но пребывал в необычайно задумчивом настроении. Он всегда жил будущим и, чтобы добраться туда, каждую минуту завоевывал настоящее, но теперь в кои-то веки он думал о прошлом, о своем собственном прошлом. Кастро сказал, что не хочет устраивать какое-то особое торжество, но Габо заявил, что они с Мерседес все равно приедут на Кубу. Отметить свое семидесятилетие непосредственно в день рождения, 13 августа, Фидель не мог (у него было много работы), но, раз уж супруги Гарсиа Барча были в Гаване, вечером он явился к ним домой и получил в подарок новый словарь, изданный Колумбийским лингвистическим институтом. Потом, спустя две недели, Фидель преподнес им свой сюрприз: повез Габо с Мерседес, а также нескольких близких соратников, журналиста и фотографа в Биран, крошечный городок, где он родился, — «в свое прошлое, в свои воспоминания, в местечко, где он научился говорить, стрелять, выращивать боевых петухов, рыбачить, боксировать, где он получил образование — и сформировался как личность, где он не был с 1969 г. и где, впервые в жизни, навестил могилы родителей, возложил на них цветы, отдал дань памяти отцу и матери — чего до сей поры он не мог сделать». Фидель показал гостям родной городок, привел их в свою старую школу (посидел за своей партой), вспомнил, каким он был мальчишкой («Я был ковбой похлеще Рейгана. Ведь Рейган был киношный ковбой, а я — настоящий»), рассказал про отца с матерью — какие они были по характеру, какие у них были странности, а потом, удовлетворенный, заявил: «Я не смешиваю мечты с реальностью. Мои воспоминания лишены фантазий»[1257]. Гарсиа Маркесу, с недавнего времени начавшему писать мемуары, — в частности, он как раз работал над главой, где описывал, как четверть века назад ездил с матерью в городок, где родился, — эта поездка дала много пищи для размышлений.

По возвращении в Картахену в сентябре он некоторое время жил в своем новом доме. Теперь уже ни для кого не было секретом, что там он не чувствовал себя как дома — и не только из-за стоящего напротив отеля «Санта-Клара»: просто ему с Мерседес было там неуютно, им не нравилось это место. Аргентинский журналист Родольфо Брасели, бравший интервью у Марухи Пачон, в котором он расспрашивал ее о событиях 1990–1991 гг. и интересовался ее мнением по поводу достоверности повествования «Известия о похищении», вышел через нее на Гарсиа Маркеса. Тот был раздражен, но обходителен и согласился побеседовать с ним. Правда, в последнее время писатель в разговоре с журналистами все чаще философствовал с задумчивым видом, вел себя как солдат, предчувствующий опасность и потому немного растерянный. Его интервью были интересны и информативны, даже представляли собой своеобразный анализ, но были посвящены не какой-то одной актуальной задаче, исключающей все остальные, как это бывало раньше[1258]. Он снова упомянул, что начинает многое забывать, особенно номера телефонов, хотя у него всегда была «профессиональная память». Теперь мать порой спрашивает его: «И чей же ты сын?» А в другие дни память к ней почти полностью возвращается, и тогда он начинает пытать ее о своем детстве[1259]. «И теперь выясняется много нового, ибо она уже ничего не скрывает — позабыла про свои предрассудки».