Триокала - Александр Леонидович Ахматов

– С десятью легионерами? – удивился Рубеллий Гемин. – Но их четырнадцать человек, все конные и хорошо вооружены.

Но центурион уже не слушал сенатора.

– Ну-ка, Апустий, – обратился он к одному из легионеров, – помоги мне снять латы.

С помощью солдата центурион быстро освободился от доспехов и остался в одной тунике.

– Если побегу налегке, то успею быстро добраться до лагеря и собрать турму всадников, – пробурчал он, снимая с головы шлем и передавая его Апустию.

– Но мост сожжен, – с сомнением произнес один из легионеров. – Как ты переправишь всадников через реку?

– Пустое, – пренебрежительно махнул рукой центурион. – Если я посулю им по сотне денариев каждому, они не будут долго раздумывать, перед тем как переплыть реку вместе с лошадьми… Побереги мои доспехи, Апустий!

– Я должен тебя предупредить, – сказал сенатор.

– О чем?

– В Триокале я случайно услышал разговор этой женщины с одним из мятежников. Они говорили по-гречески, но я неплохо знаю этот язык…

– И о чем же они говорили? – с нетерпением спросил центурион.

– Из их разговора я понял, что они не собираются возвращаться в Триокалу. Собеседник этой женщины убеждал ее идти в Термы Селинунта. Там, по его словам, их ждет корабль. Женщина ответила согласием…

– Вот оно что! Тем лучше, – обрадовался центурион. – Тогда я успею их нагнать, клянусь самим Юпитером! – и со всех ног помчался к реке.

– Какая прыть! – воскликнул один из солдат. – Меркурий, вестник богов, и тот позавидовал бы!

– Разве ты ничего не понял? – спросил его легионер, которого звали Апустий.

– Признаться, мне невдомек.

– Неужели не помнишь о декрете консула, который он опубликовал в Ассоре? В нем он пообещал за голову главного мятежника тридцать аттических талантов. Это же семьсот восемьдесят шесть тысяч сестерциев! Два всаднических состояния!

– А ведь верно, клянусь Марсом!..

Между тем центурион, добежав до реки, столкнул в воду одну из лодок, вытащенных на берег, вскочил в нее и взялся за весла. Усиленно работая ими, он в несколько минут переправился на левый берег. Выскочив из лодки, он что есть духу помчался в сторону дымившегося кострами лагеря.

Было уже почти темно, когда центурион добежал до первого сторожевого поста.

Его окликнули часовые, требующие пароль.

Центурион, назвав пароль, крикнул часовым, что торопится с важным донесением к префекту конницы и не останавливаясь стремительно проследовал мимо рядов палаток и горящих возле них костров, окруженных солдатами, к тому месту, где торчали столбы с веревочными загородками для лошадей. Здесь, у коновязей, стояли лошади легионной конницы…

Перед входом в палатку префекта путь центуриону загородил часовой в полном вооружении.

– Стой! – крикнул он. – Префект только уснул и велел не будить его до самого утра.

– Срочное дело, приятель, – тяжело дыша, сказал центурион. – Буди его. Дорого каждое мгновенье.

Префект, разбуженный часовым, выскочил из палатки.

– Что такое? Клянусь Юпитером, это ты Цицерей? – вскричал он, узнав центуриона и тараща на него заспанные глаза. – Что случилось?

– Пройдем в палатку, я все объясню.

Они ушли в палатку, и Цицерей в немногих словах объяснил префекту, каким образом они вдвоем могут разбогатеть по консульскому декрету сразу на тридцать талантов, если завладеют головой главного мятежника.

– Нужны твои всадники, Гай Ларций. Одной турмы будет достаточно… Есть ли у тебя карта?

– Да, вот она, на барабане.

– Пододвинь-ка лампу поближе… Смотри, если мы спустимся ближе к морю берегом реки, то обязательно найдем там мост между Гераклеей и Термами Селинунта. Это не больше трех миль. Оттуда до Терм Селинунта еще около шести миль. За ночь вполне управимся. Как ты думаешь?

Префекта конницы Гая Ларция не нужно было долго уговаривать. Ночная погоня за тридцатью талантами стоила любых хлопот и опасностей.

На всякий случай префект поднял по тревоге не одну, а две турмы. Одна из них должна была, переправившись вброд через Аллару, мчаться в сторону Триокалы. Ларций растолковал декурионам этой турмы суть дела. Он приказал, если удастся, догнать и перебить всех сопровождающих носилки с телом предводителя мятежных рабов, а голову последнего отрубить и доставить ему, Ларцию. Цицерей же с тридцатью всадникми поскакал по дороге вдоль левого берега реки вниз по ее течению.

Ночь выдалась темная, безлунная. Всадники ехали по дороге, держа в руках зажженные факелы. В полночь они добрались до моста и переправились на правый берег Аллары.

Перед самым рассветом Цицерей и его спутники на измученных бешеной скачкой лошадях прискакали в Термы Селинунта. Всадники промчались по главной улице городка и выехали к берегу моря.

Но римлян ждало разочарование. Они опоздали буквально на несколько минут. В это время уже заалел восток, и они увидели корабль, который, взмахивая тридцатью парами весел, отходил от причала.

На верхней палубе корабля всадники различили неподвижно стоявшую фигуру молодой женщины. Ветер развевал на ней одежду, обрисовывавшую ее великолепный гибкий стан…

Здесь, читатель, мы простимся с Мемноном и Ювентиной. Как сложится их дальнейшая судьба? Доберутся ли они до основанной их друзьями критской колонии? Встретятся ли они с Сиртом, Астианаксом, Лееной и Акте? Оправится ли доблестный александриец от жестоких ран, полученных им в последнем сражении? Никто не знает. Корабль Пангея, покинувший гавань Терм Селинунта, шел прямым курсом на Крит под всеми парусами и на веслах. Дул крепкий попутный ветер. При такой погоде можно было рассчитывать на то, что не более чем за шесть или семь дней мореплаватели благополучно достигнут критских берегов.

Глава десятая

Последние

Вместе с трехтысячным отрядом Эвгенея еще около семи тысяч человек во главе с Тевтатом, Сатиром, Думноригом и Алгальсом отступили в Триокалу. Раненого Эвгенея в сопровождении плачущей Ионы отвели во внутренние покои царского дворца. Наконечник стрелы довольно глубоко проник в грудь сирийца. Он потерял много крови и ослабел настолько, что не мог передвигаться без посторонней помощи.

Весь остаток дня и всю ночь в крепости никто не спал. На сходке воины решали, что делать дальше. Тевтат, Эргамен и Амфиарай призывали защищаться в Триокале. Сатир, Думнориг и Алгальс были за то, чтобы с частью сил отступить в горы, где были заранее укрепленные места с запасами продовольствия, и там продолжать борьбу. Многие вспоминали о том времени, когда Мемнон успешно действовал со своими отрядами в тылу у Лукулла, осаждавшего Триокалу, и эта тактика в конце концов заставила римлян снять осаду.

– Не стоит всем нам запираться в одной Триокале, – говорил Сатир, выступая на сходке. – В Терейских горах мы оставили восемь тысяч наших братьев. Они разделились на малые отряды и укрепились в неприступных горных лагерях. То же сделаем и мы. Этим мы заставим римлян раздробить свои силы. Пусть рыщут в горах такими же небольшими отрядами, а мы будем использовать любую возможность, чтобы наносить им смелые удары из засад. Кто знает, на чью сторону склонится успех в грядущих превратностях войны?..

Большинство решило остаться в Триокале. Сатир и Думнориг в ту же ночь ушли из крепости с отрядом почти в две тысячи воинов. Они повели его к Мотии, в которой оставалось около трех тысяч человек под начальством Скопада. В дальнейшем Сатир намеревался с частью отряда занять Геиркту144, неприступную гору на западном берегу острова. Туда еще Афинион свез часть урожая, собранного весной в областях Дрепана и Галикии.

Ионе удалось убедить Эвгенея больше не испытывать судьбу и ехать с ней в Панорм. Там проживал один из родственников Ионы. Она надеялась, что тот не откажется помочь ей и ее возлюбленному устроиться на корабль, следующий к берегам Греции. На Лесбосе, в Митилене, жили родители Ионы. После того как погиб Диоклид, муж Ионы, отец прислал дочери письмо, в котором уговаривал ее вернуться домой. Но тогда Иона предпочла бежать от родственников покойного мужа к Эвгенею. Конечно, отец ни за что не согласился бы породниться с беглым рабом-сирийцем. Поэтому Иона решилась по возвращении в Митилену представить ему Эвгенея греческим купцом из Эпира, ограбленного разбойниками.

Еще до рассвета Иона вывезла раненого из города на повозке, запряженной двумя мулами. В пути молодой сириец, страдая от раны,