Гимн перед битвой. Предвестник шторма - Джон Ринго

Он остановился и вытер слезу.

— И я видел, как повесили Питтетса. Тебя это обрадует. Они не связали его так, как я просил. Я хотел, чтобы он подергался немного. Но он мертв. И ты знаешь насчет наград.

Он попытался найти, что бы еще сказать, но в голову ничего больше не приходило.

— Мне пора, — сказал он и взглянул на свои часы, стараясь не смотреть на милое лицо за трубками аппарата искусственной вентиляции легких. — Галактиды, теперь они за все платят. Так что нет причин, знаешь… списывать тебя. И тебя переведут в какой— нибудь подгород. Места там хватает, и у них действительно хорошее оборудование. Так что тебя оставят лежать на аппарате, на случай…

Сейчас он жалел, что прикончил бутылку. Он бы охотно выпил еще. Последний раз он взял ее руку.

— Спасибо за тот выстрел на Шестой улице.

Он кивнул ей, солдат — солдату:

— Я знаю, тебя это тоже спасло. Но он все же спас мою задницу.

Он снова кивнул, надеясь, что она как-то отреагирует и шевельнет рукой, но отклика не было.

— Ну, пока, Элгарс. Береги себя.

Наконец он повернулся и вышел из палаты, оставив позади тишину, прерываемую лишь жужжанием и чавканьем машин.

Во внешней, запретной для солнца тьме, в беззвездье пустого эфира,

Куда и комета не забредет, во мраке мерцая сиро,

Живут мореходы, титаны, борцы — создатели нашего мира.

Навек от людской гордыни мирской они отреклись, умирая:

Пируют в раю они с Девятью Богинями щедрого края,

Свободны любить и славу трубить святому Властителю Рая.

Им право дано спускаться на дно, кипящее дно преисподней.

Где царь — Азраил, где злость затаил шайтан против рати Господней,

На рыжей звезде, вольно им везде летать, серафимов свободней.

Веселье земли они обрели, презрев ее норов исконный,

Им радостен труд, оконченный труд и Божьи простые законы:

Соблазн сатанинский освищет, смеясь, в том воинстве пеший и конный.

Всевышний нередко спускается к ним, Наставник счастливых ремесел,

Поведать, где новый Он создал Эдем, где на небо звезды забросил:

Стоят перед Господом, и ни один от страха не обезголосел.

Ни Страсть, ни Страданье, ни Алчность, ни Стыд их не запятнают вовеки.

В сердцах человечьих читают они, пред славой богов — человеки!

К ним брат мой вчера поднялся с одра, едва я закрыл ему веки.

Бороться с гордыней ему не пришлось: людей не встречалось мне кротче.

Он дольную грязь стряхнул, покорясь твоим повелениям, Отче!

Прошел во весь рост, уверен и прост, каким его вылепил Зодчий.

Из рук исполинских он чашу приял, заглавного места достоин —

За длинным столом блистает челом еще один Праведник — воин.

Свой труд завершив, он и Смерти в глаза смотрел, беспредельно спокоен.

Во внешней, запретной для звезд вышине, в пустыне немого эфира,

Куда и комета не долетит, в пространстве блуждая сиро,

Мой брат восседает средь равных ему и славит Владыку мира.[88]

10 сентября 1998 года мой отец умер от кровоизлияния в мозг, когда смотрел римейк «Шонфельда».

Это был первый прохладный день осени после ужасного лета липкого пекла, повторных сердечных приступов и отказов почек. Это был первый хороший день за шесть месяцев, и осень являлась его любимым временем года, так что он был вдвойне благоприятен.

Нет такого понятия, как «хороший день, чтобы умереть». Но бывают получше и похуже. Если сравнивать с Днем «Д», или Битвой при Балге, с Лесом Хуртген или Иводзимой, где полегли так много его сверстников, быстрая смерть от инсульта, посреди смеха над шутками Джерри, не так уж плоха.

Я упомянул своего отца по двум причинам. Первая из них та, что постоянно помню о его поколении, когда пишу свои книги. Социальные условия, из которых вышли американские солдаты Второй мировой войны, были беспрецедентными в истории. Это было общество, столь же развитое технологически, как и остальные, но пережившее трудные времена, так что у него существовала большая потребность в упорном труде. К тому же эти трудные времена уже вытравили из металла весь шлак. Осталось довольно хорошее железо, которое превратилось в сталь к 1944 году.

Чего бы не произошло, случись подобная ситуация в наши дни. Лично мне нравятся нынешние времена. Они являются, если только никто ничего не путает, золотым веком. Со всеми бедами золотого века. (Прочитайте «Декамерон» и скажите мне, есть ли что-то новое под луной.) Но если меня поставят перед выбором между декадентским золотым веком и стоическим временем лишений и войны… дайте мне золотой век.

Но — всегда существует «но», не так ли? Но, случись сегодня ситуация, которая потребует воли нации к выживанию, будет трудно воспроизвести это «Величайшее Поколение». Сначала нам надо будет пройти через что-то подобное предварительной закалке во времена Великой Депрессии и избавиться от «мелких» примесей. Только тогда мы как нация будем готовы к более трудным испытаниям.

И лично я не думаю, что у нас будет на это время. Поэтому я всегда мысленным взором смотрю на своего отца и его поколение.

Вторая причина, по которой я упомянул своего отца, это что он познакомил меня с Киплингом. Я провел дома где-то день из моего недельного отпуска после завершения начальной военной подготовки в воздушном десанте (эй, меня нетерпеливо дожидались девчонки и бутылки). И прямо на пороге папа вручил мне эту основательно потрепанную старую книгу. Он сказал, что получил ее от своего отца перед тем, как отправился в Англию в 1944-м, и что настало время передать ее дальше. Я совсем о ней не вспоминал в то время (вино и девочки), но позднее, прибыв к месту постоянной службы, я достал ее и полистал.

Редакция «Мандалай» сочинений Редьярда Киплинга, Избранные Произведения, Солдатские Баллады и другие стихи/Пять Наций и Семь Морей. Даблдэй, Пейдж и Ко., Гарден-Сити, Нью-Йорк, 1925. Отметьте, что последнее стихотворение было «Уолкотту Балестиру», посвящение к «Солдатским балладам».

В течение долгого времени я думал, что являюсь единственным человеком в мире, кто еще читает Киплинга. Затем старый первый сержант, ветеран Вьетнама (я вообще и не подозревал, что он умеет читать), обронил цитату. А дальше Киплинга я слышал от всех. От командира батальона. От сержанта. Побывавший с визитом сержант-майор САС[89]презентовал собрание сочинений в твердом переплете главному сержант-майору нашего батальона. И я раскрыл маленький секрет: в мире чертовски мало воинов, которым не нравится Киплинг. Есть некоторые, кто с ним не знаком, но кто знает — те его фанаты. Это почти способ отделить агнцев от козлищ.