Проклятие для Обреченного - Айя Субботина

— Смиренные покорны и возносят хвалу Видящему, - лепечет он, припадая губами к одеянию Старшей жрицы.

Мне не кажется, когда она брезгливо одергивает подол и пристальнее вглядывается в лицо Намары.

«Забери ее! - мысленно кричу я. – Ваш Трехглавый бог будет рад, выпив кровь такой красотки!»

Жрица идет дальше, и девочка с колокольчиком следует за ней.

Динь-дон. Динь-дон.

Жрица берет мое лицо за подбородок, вздергивает, вынуждая посмотреть ей в глаза.

— Ты не возносишь хвалу, - говорит без тени удивления. – Не прославляешь отца всего живого и мертвого.

— Я молюсь своим богам, - говорю в ответ.

Какой смысл врать? На мне ошейник, я некрасива, и мой отчим найдет пару веских аргументов, чтобы убедить Скорбных забрать падчерицу вместо родной кровинушки. Толстяк умеет договариваться даже со смертью, раз она трижды отпускала его из своей пасти.

— Твои Боги мертвы, - снисходительно говорит жрица.

— Можно уничтожить храм, можно уничтожить идолов, но нельзя сжечь веру, - сквозь зубы отвечаю я.

Она усмехается, подает знак девочке, и та выуживает из складок хламиды каменную печать в форме пылающего глаза.

Я сглатываю горечь и мольбу о пощаде.

— Протяни ладони, дитя, - приказывает жрица.

Руки предательски дрожат, когда я выставляю их перед собой.

Я не хочу умирать.

Я не хочу.

Не хочу!

Лязг, скрежет металла и низкий звериный рык заставляют жрицу вскинуть голову.

А я трусливо прячу руки за спиной, сцепляя пальцы в замок.

Если она снова прикажет протянуть ладони, ей придется отрезать их кухонным ножом.

У тех, что летают выше облаков, стальные тела и огонь внутри бронированных животов.

Мы называем их драконами, хоть эти твари не очень похожи на гравюры вымерших древних существ, некогда обитавших на ледяных просторах Севера.

Облегчение от избавления быстро проходит, когда я понимаю, что это лишь задержка перед бурей, потому что на порог Красного шипа явно пожаловал если не сам император, то один из его цепных псов-генералов. Возможно, кровожадному Трехглавому не понравилась моя дерзость и вместо того, чтобы довольствоваться одной костлявой еретичкой, он решил сожрать все нерадивое семейство.

Халларны не приходят просто так, чтобы пожелать благ и мирных снов.

Они несут огонь, разрушение и смерть.

Когда тяжелая ленивая поступь достигает порога, даже Старшая жрица опускает взгляд в пол, и замолкает вечно воющий в башнях и дымоходах западный ветер.

Я чувствую запах крови, отчаяния, и осевшие на голову проклятого убийцы стоны заживо сожженных, повешенных и обезглавленных. Он носит их гордо, словно корону.

Правая рука императора.

Потрошитель Тьёрд.

А тени за окнами – Сыновья резни, три десятка лучших вымуштрованных воинов, всюду следующих за своим генералом. Говорят, они умерли задолго до того, как родился этот мир, и что Тьёрд вырвал их из чрева Трехглавого, когда тот подавился собственным безобразным порождением и с проклятиями изрыгнул его обратно.

— Я проведу здесь ночь, - не глядя ни на кого конкретно, озвучивает свое решение Тьёрд. – Накорми моих воинов, кхет[1], пока они не обглодали твои кости.

Отчим иступлено поколачивает лбом пол, а моя сводная сестра, внезапно, словно Огненная птица восстает из пепла: она все еще на коленях, но уже расправила плечи и откровенно привлекает внимание попытками заговорить и выразить радушие на халларнском.

Боги, надеюсь, она делает много ошибок в словах.

Но генералу нет дела ни до кого из нас: они со Старшей жрицей явно играют в одну им понятную игру, сражаясь взглядами не на жизнь, а на смерть. Личные псы тирана-императора не балуют почтением никого, кроме своего воинственного бога и хозяйской руки. Что им какие-то жрицы с их жертвами, когда они мечами «жертвуют» Трехглавому куда более щедро и днем, и ночью.

— Разве верному воину императора не полагается быть на поле битвы? – первой разрушает напряженную тишину жрица. У нее бледные, как будто нарочно обескровленные губы и гневный взгляд.

— Разве я обязан отвечать на глупые бабские вопросы? – спокойно, не утруждая ни одну лицевую мышцу, в свою очередь интересуется Тьёрд. – Ты и твои сестры уже собрали кровавую жатву, Алигара. Видящий остался глух к вашим унылым мольбам?

Любого из нас, кто посмел бы высказать хоть толику неуважения к Трехглавому, уже давно предали бы скорому железному суду – отсекли язык вместе с головой. Но этому монстру можно все, потому что он – сам себе бог, сам себе указ и исполнитель. Потому что его боится даже смерть.

— Императору следует почаще пороть своих псов, - низко шипит Старшая жрица и снова тянет ко мне сухую костлявую руку. – Твоя ладонь, дитя.

Я молча, словно полоумная, мотаю головой и пячусь к лестнице.

Я не хочу лежать на каменном алтаре со связанными лодыжками и запястьями и смотреть, как кинжал, которым мне перережут горло, натирают специальными маслами и омывают благословенным огнем. Лучше пусть этот монстр оборвет мою жизни прямо сейчас. По крайней мере, мне не придется долго и мучительно вглядываться в лицо смерти.

— Ты знаешь, что за непослушание Видящий жестоко накажет всю твою семью? – Жрица продолжает наступать на меня, и девочка с лысой головой снова ритмично бьет в колокольчик. – И что я могу…

Жрица не успевает закончить, спотыкается о мое выражение лица, потому что я вижу то, чего она видеть не может: огромную мощную фигуру генерала за ее спиной, и руку в стальной перчатке, которая опускается ей на плечо.

Металлические, с глубокими царапинами пальцы сжимаются вокруг выпирающей плечевой кости, женщина издает болезненный вскрик, пытается скинуть с себя руку, но Тьёрд запросто отодвигает ее куда-то подальше с глаз и скупо отдает распоряжение:

— Я собираюсь провести ночь под крышей этого дома, Алигара, и до тех пор ты не тронешь ни одного из них. Или, - в его голосе появляется намек на иронию, - можешь попробовать взять эту кхати[2] и через несколько мгновений будешь лично разговаривать с Трехглавым. С удовольствием отправлю ему в подарок свой меч, воткнутый в твою сердце.

Происходящее кажется невозможным сном. Пес императора спасает недостойную кхати?

Я не позволяю своему сердцу слишком быстро радоваться, хоть оно буквально скачет галопом. Только что выжженная отчаянием пустошь покрывается зеленой сочной травой, а голова кружится от острой потребности жить. Не когда-то потом, а прямо сейчас.

— Император узнает о тебе, - злой собакой огрызается жрица и, глядя на меня через плечо, бросает странно похожее на пророчество: - Лучше умереть на алтаре, чем оказаться должницей Отшельника Тьёрда.