Чужие - Фло Ренцен

докапывалась до меня в автобусе. Тогда я их не боялась, потому что мне было выходить раньше них. Они приставали от нечего делать и вместе бы со мной не вышли — мы тогда жили в Аренсфельде, автобус ходил раз в сто лет. Но телефон вымогали до упора. Номер телефона.

А теперь я даже не знаю, на что это похоже. Знаю, что всю эту неделю работала, как заведенная, недосыпала и теперь нахожусь под неким нездоровым кайфом. Вернее, меня пошатывает от слабости и вышеупомянутого злоупотребления кофеином. Поэтому, наверно, реагирую так на этого… взъерошенного.

Реагирую? Да. Я отвела глаза от его глаз, пытаюсь устремиться к каким-нибудь другим мыслям, только бы его взгляды — тот, волчий, и тот, свежий, веселый, дерзкий… красивый — говорю себе внезапно — не горели так больше, не жгли.

Он срывается с места, идет за мной:

— Ладно, так и быть.

А меня сшибает с ног то, что он тоже встал, увязался за мной. Потому что не бомж, не маньяк, не отморозок — я же вижу. Просто очень сильно достали его, вот и он решил подоставать меня.

— Что — так и быть? — спрашиваю резко, глядя на него в упор, отбросив спокойную, стабильную индифферентность.

— Я согласен. Пошли.

У него в глазах не осталось и тени иронии.

Так, кажется, это взгляд номер три. Такого я у него еще не видела. Кажется, обычно под таким взглядом — красноречивым, настойчивым, будоражащим, «уламываются» все те, кого он только что наградил столь собирательным эпитетом. И я даже не пытаюсь разобраться в том, на что конкретно он сейчас согласен.

Просто волна, паразитка, неожиданно оказалась цунами. А как реагировать на цунами? Правильно — ругаться, молиться, пытаться драпать — кому что ближе. Или не делать ничего.

Поэтому я даже не отвечаю — любая реакция на его поползновения смешна. Стою, смотрю в открывшиеся двери, в которые он порывается выйти. В которые не собираюсь выходить сама.

Он останавливается в коротком замешательстве, бросает мне взгляд, потом еле заметно кивает, мол, все понятно. И устраивается напротив — сканировать меня. Ждать.

Мы стоим наискосы друг от друга, я не смотрю на него. Смотрю в сотку. Полагаю, в этот момент он, не стесняясь, раздевает меня глазами. Какие-то внутренние голоса — воспитания, приличия, благоразумия, наконец, что-то спокойно мне говорят. Чтобы задобрить их, я смотрю в сторону, чувствуя на себе его взгляд. Мне не хочется ничего ему говорить, потому что болтовня «на одной волне» после двух-трех фраз перешла в это.

«Я просто выйду, где мне надо, и черта с два он мне что-либо предъявит. Просто пойду на работу, а он пусть ждет следующего поезда» — эти мысли кружатся в голове, как если бы я думала о знакомом человеке, с которым меня что-то связывает.

Я вдруг смотрю на него — почему это ему можно на меня пялиться, а мне на него — нет?

В меру высокий, по крайней мере, гораздо выше меня. Худощавый — хотя, возможно, только кажется таким из-за резковатой формы лица, «мужественного подбородка», скул, немного впалых щек. Круги под глазами, которые сейчас камуфлируются сверканием этих самых глаз. Взъерошенный, да. Хотя теперь мне кажется, что это он просто волосы так носит — укладка «стильная небрежность». Щетина. Джинсы, кеды, толстовка, кожаная куртка поверх. Руки в карманах. Глаза эти… серые. Блин, с янтарным бликом, то есть.

«Гад такой, все сжал».

Это я мысленно ругаю его за то, что во мне все сжалось, когда принялась его разглядывать. Каким-то образом его вид и взгляд номер три придвинули нас друг к другу, сделали ближе.

Конечная. Моя.

Иду уверенным шагом, надвигаюсь на него — иначе мне не выйти. Даю понять, что мне плевать — я не пойду в другие двери. Я не боюсь его. О, нет, щекочет, гладит меня что-то. Не боюсь.

Я не смотрю ему в глаза, но чувствую, как он теперь смотрит — не удивленно, но пристально. Будто настаивает, чтобы только из-за него не выходила, где мне не надо. Затем спохватывается, осознавая, что конечная.

— Так ты и правда здесь выходишь? — вновь «будит» меня его голос.

Сказать бы «прощайте, не поминайте лихом», но ведь его это только подстегнет.

Я только покачиваю слегка головой — не смотреть в глаза — и выхожу.

Пусть отвалит. Если станет преследовать, это ж будет смешно и… тупо как-то. Краем глаза вижу, что он тоже вышел и вроде как секунду медлит, соображая, идти ему за мной или в переход, на ту сторону — и обратно. Нет, он не ненормальный. Он нормальный, даже очень. Он протрезвел, и он вменяем и… значит, мне пора.

Тут снова звонит сотка, как будто что-то тихонько в мозг мне барабанит. Предупреждает, чтоб не баловалась. Я роняю ее, вздрогнув от неожиданности, а он делает какой-то невероятный скачок вперед, ловит сотовый и подает его мне, прежде чем я успеваю его разгрохать об асфальт.

Да он не только протрезвел, он даже… ловок, сволочь, думаю я. И чувствую, что только что мою руку слегка царапнули его пальцы. Как будто разбудил меня, торкнул легонечко.

Надо бежать. Спасаться надо бегством — фигня, что несолидно. Не надо, определенно не надо делать так, как делаю сейчас я: безэмоционально, но долго и не мигая гляжу ему в глаза, медленно стягиваю маску и говорю, когда ему уже видно мои губы:

— Спасибо.

— Пожалуйста.

Он от своей маски давно избавился. Не нервничает — не вижу в нем ни капли элементарной взволнованности. Как странно, я ведь тоже не боюсь. Вообще, в принятии решений никогда не руководствовалась чувством страха. Как и теперь. Совпали мы с ним в этом, значит.

Позднее я, может, вспомню, как не увидела сегодня Бесконечности, ведь ломанула не в контору.

Он тоже прет, не глядя налево-направо. Он не берет моей руки, поскольку здесь ему, похоже, все незнакомо, и он не знает, куда вести меня. А и не надо — я сама куда хочешь заведу. Да, тут недалеко.

Только вчера