В тени славы предков - Игорь Генералов

— Это какой-то знатный змеёныш. За него я хочу больше, чем за любого другого раба.

Реас не собирался покупать себе холопов. Черта хорошего хозяина — из вежливости поговорить с купцом, осмотреть предложенный товар и, сделав вид, что сожалеешь о том, что вещь не нужна, вежливо отказать. Купец не обижен, и ты со своими деньгами домой ушёл. Волостель с трудом говорил на северном языке, копаясь в памяти, подбирал слова:

— Кто ты и откуда? — спросил он мальчика. Тот, настороженно рассмотрев Реаса, решил, что от его слов, возможно, будет зависеть дальнейшая судьба, ответил:

— Я Олав, сын Трюггви, конунга Вика, что в земле Норэгр. Моего отца убил конунг Гудрёд, сын Гуннхильд, матери конунгов[11]. Я бежал в Свитьод к ярлу Хакону от Гуннхильд и её слуг, что хотели убить меня, а оттуда к моему дяде Сигурду, который является хёвдингом[12]в Хольмгарде у конунга Вальдамара. Мой дядя отблагодарит тебя, если ты меня выкупишь.

По слабому знанию языка Реас понял едва половину слов, но уловил смысл сказанного. Вряд ли бы он поверил юнцу. Даже в таком возрасте люди сочиняют про себя легенды, но о Сигурде из Хольмгарда он слышал и знал тех, кто был знаком лично с Сигурдом. Слова маленького северянина можно проверить. Но стоит ли тратить серебро на то, что может оказаться неправдой?

— Верь ему, — догадываясь о сомнениях волостеля, отозвался ломающимся голосом парень лет двенадцати, сидевший рядом с Олавом-, — ты можешь продать его сыновьям Гуннхильд за хорошую цену. Сигурд заплатит за племянника меньше, ибо у него нет столько богатства, но зато тебе большая честь будет в Хольмгарде, и Сигурд не станет тебе мстить за Олава.

— Зачем мне мстить? — пытаясь охватить мыслью сказанное, спросил Реас.

— Сыновья Гуннхильд убьют его, а ты станешь в этом им помощником, отдав сына конунга.

«Я ещё никого не купил!» — мысленно ответил парню Реас. Клеркон, совсем не понимавший чужого языка, тем временем напряжённо вглядывался в лицо волостеля, будто пытаясь найти отражение заинтересованности и гадая: не продешевил ли? Но Реас никогда бы не стал добрым купцом, если бы чувства подменяли холодный разум. Он спросил парня:

— А ты кто?

— Меня зовут Торгисль, — ответил парень, подняв на Реаса чистые озёрно-голубые глаза, — мой отец Гудрёд конунг, и его тоже убил один из сыновей Гуннхильд, по имени Харальд. Конунг Трюггви был другом моего отца и взял меня на воспитание. С той поры я всегда находился в его семье.

Клеркона начинал тревожить слишком долгий разговор пленников с волостелем, это почувствовал и Реас, предложивший цену за Олава:

— Три словенские гривны за мальчишку. Это хорошая цена за купеческого сына!

Клеркон сузил глаза, всматриваясь в бесстрастное лицо волостеля и справедливо подозревая его во лжи.

— Десять! Впрочем, за три ромейских золотых солида я отдал бы этого щенка, — сказал он.

— Десяти серебряных гривен я не дам за всех твоих рабов, Клеркон! — возмутился Реас. — Даю пять за обоих парней. Если тебе не нравится, то сам иди за море и договаривайся о выкупе с его родичами!

Глаза разбойника налились кровью. Мало кто в ватаге перечил ему, ибо Клеркон был скор на расправу. Тяжело и гневно дыша, он, казалось, пытался взглядом убить Реаса. Волостель оставался недвижим, к тому же к Реасу ближе подтянулась его чадь[13], держа ладони на гардах[14]мечей и рукоятях топоров. Буянить здесь не стоило — быстро разорвут на части.

— Восемь! — прохрипел Клеркон.

— Пять!

— Семь!

— Пять!

Рванув в ярости свою бороду так, что едва не выдрал её всю, Клеркон проревел: «Бери!» и, длинно выругавшись, отвернулся, дабы не видеть, как его люди отвязывают дорогих и так дёшево проданных пленников.

Дома, вымытые и переодетые за долгие дни скитаний в чистое белье, Олав и Торгисль сидели за одним столом с семьёй Реаса: женой Рекон и сыном Рекони. Волостель, наблюдая, как бывшие рабы, а теперь его гости жадно набросились на еду, поглаживал бороду и думал, как через верных людей проверить то, о чём рассказали и ещё подробнее расскажут мальчишки. Пройдёт не один месяц, а может и год, прежде чем он подаст весть Сигурду. В делах, в которых замешаны государи, торопиться не стоит. Жизнь, размеренная и привычная, могла перевернуться вверх дном, а этого Реас не хотел.

Белым снежным полотном укутало стылую землю. Серое небо мягко бросало пушистые хлопья. Мстислав Свенельд — великий боярин князя Святослава, а теперь, как оказалось, князя Ярополка, кутаясь в соболий опашень[15], откинувшись на розвальнях, с удовольствием вдыхал зимний лесной воздух. Следом верхами рысила дружина с сыном Лютомиром. Оглядывая пробегавшие мимо сёла и веси[16]с бледно-голубыми от снега крышами изб и полуземлянок, боярин думал о том, как хорошо сейчас с коня оглядывать застывшую, но не умершую жизнь, и чувствовать себя молодым и полным сил, гордо подставляя лицо прохладному ветру под хрусткий мягкий топот копыт. Эх, не понимает молодёжь своего счастья! Ранения, полученные в боях с ромеями под Доростолом, не позволяли долго сидеть в седле; тряска, казалось, вышибает всё нутро, и в общем-то недальний путь от Киева в Вышгород мнится теперь неблизким.

В воротах Вышгорода — сторожа в нагольных кожухах[17], накинутых поверх броней, склонили выи, приветствуя боярина. Свенельд в ответ сдержанно кивнул головой в куньей шапке с алым верхом. Во дворе, перед двухъярусным боярским теремом, Лютомир спрыгнул с седла, отдал поводья стремянному, залез на крыльцо, постоял, ожидая отца, вылезающего из саней. В тереме вертлявая холопка помогла великому боярину раздеться. Скидывая опашень, Свенельд невольно глянул в разбойные глаза, озорно смотревшие из-под синего убруса[18]. Ненароком подумалось: отдать бы её Люту, пусть украдкой от жены заглядывает ей под подол, ибо открыто, как с наложницей, христианину жить нельзя. Князь, тоже крещёный, не одобрит. Самому было недосуг — ветшавшая плоть брала своё и на жёнках сказывалась тоже.