Отдавая – делай это легко - Кира Александрова

После первого осмысления диагноза и его последствий случилась истерика. Бьянка не подпускала к себе врачей, ничего не желала слушать, никакие процедуры и лекарства принимать не хотела. Потом наступило безмолвное оцепенение: дни напролет, словно муха в анабиозе, она лежала на стерильных, неземной белизны простынях, глядя в такой же ослепительно белый и ровный потолок – неизменный атрибут вечности (как в книжках про загробную жизнь и свет в конце тоннеля). Когда оцепенение исчерпало свой лимит и потеряло актуальность, Бьянка решила прожить остаток дней так, чтобы не осталось сожаления о земном пребывании.

Она сгруппировалась на кровати и включила мозги, наделенные недурной логикой. В тумбочке пылился старый забытый блокнот и простой карандаш. Бьянка открыла чистую страницу и начала составлять список дел, вещей и всего того, что хотела бы получить и испытать перед отплытием в иной мир. Занятие оказалось чрезвычайно трудным, поскольку до этого времени девушка жила по полной. Материальные ценности – не в счет, она решила познать другую, ранее неведомую сторону бытия, разбавить прагматичную и праздную сущность духовной составляющей.

На следующее утро Бьянка встала, привела себя в порядок: прическа, макияж и все, что оказалось доступным в закрытой больничной палате. Каким-то чудесным образом, убедив младший медперсонал в своей нынешней адекватности, попросила проводить к заведующему отделением. Седой, (благородно седой, словно Шон Коннери и Ричард Гир в одном лице) нейрохирург с умными и проницательными глазами смотрел на посетительницу с профессиональным недоверием. Резкая перемена настроения (будучи одним из симптомов заболевания) настораживала сильнее, чем истерика или депрессия.

– Доброе утро, к сожалению, не запомнила, как вас зовут, впрочем, не так уж и важно. Как я поняла, то, что творится в моей голове, не поддается хирургическому лечению, – начала отрепетированный монолог Бьянка с невозмутимым видом, не характерным для смертельно больных пациентов, особенно таких молодых.

Заведующий молчал, стараясь предположить, что произойдет в ближайшие несколько минут и не понадобятся ли на всякий случай санитары. А Бьянка продолжала:

– В таком случае, я хотела бы получить заключение и рекомендации по консервативному лечению, если таковое, конечно, возможно в данной ситуации, и быстрее покинуть ваше заведение с наилучшими пожеланиями, ну и все такое, – красноречие иссякло гораздо раньше, чем она рассчитывала. Но сил сдержать слезы все-таки хватило, правда, поплатилась нижняя губа – с внутренней стороны под язык засочилась кровь.

Она уставилась на Шона Коннери в больничном халате. Тот, помедлив еще мгновение, сказал:

– Мне бы хотелось переговорить с вашим отцом.

Надо же, а голос у него противный! С каким-то гундосым тембром, совершенно не похожий ни на Коннери, ни на Гира, хотя Бьянка вряд ли слышала их голоса вот так, непосредственно, вблизи. Но она точно знала, что никто из этих парней не мог обладать таким мерзким тембром по определению, их бы просто в Голливуд не взяли!

– Меня беспокоит ваше психическое состояние, и я не совсем уверен в адекватности вашего решения, – продолжал гнусавить заведующий.

– Послушайте, – настаивала разочарованная в собеседнике Бьянка, – мне давно за двадцать, даже слишком, в моем анамнезе нет психических патологий, и все решения в жизни я принимаю сама. Так что вспомните про врачебную тайну, клятву Гиппократа, негласный кодекс хирурга и что там у вас есть в арсенале и с преспокойной душой распорядитесь оформить выписку. Ведь альтернатив на сегодняшний момент, как я догадываюсь, у вас не припасено. Я обязуюсь пройти дополнительное обследование, не ходить к знахарям и целителям-проходимцам, вести здоровый образ оставшейся в запасе жизни, насколько позволит мерзкая, рыхлая, слизистая тварь в моей голове! – нарастающий гнев вернул заготовленное красноречие восвояси, и Бьянка выпалила последние фразы на одном дыхании.

Скандала никто не хотел – это наиболее вероятная причина дальнейших событий. Доктор назначил взбалмошной пациентке дополнительное обследование: ряд анализов, УЗИ, ФГС, ЭКГ, МРТ и т. п., и т. д., после чего ей все-таки рекомендовали серьезную операцию. Но Бьянка отказалась изымать обширную часть мозга и никакие доводы слушать не стала. Она прошла курс лечения в дневном стационаре, направленный на замедление роста опухоли, (скорость разрастания новообразования и правда удалось снизить). В придачу ей выписали кучу таблеток для поддержания иммунитета, внутренних органов и хорошего настроения, отпустили с богом, перекрестившись втихаря, что эпопея пребывания взыскательной особы в больнице закончилась, по крайней мере до следующего рецидива.

В конечном итоге оказавшись дома, Бьянка свернулась в клубок на своем любимом светло-бежевом ковре, таком пушистом и мягком, зажмурилась и в голос зарыдала. Рев стоял такой, будто надвигалось цунами. Она каталась по полу, стуча кулаками, хваталась за волосы так, если бы хотела и вовсе их выдрать. Немыслимые фразы – то ли молитвы, то ли проклятья – рвали душу, а Бьянка рвала на себе рубашку. Не выдержала напряжения и лопнула молния на джинсах. Ни звонки в дверь, ни долбеж в стену перепуганных соседей не могли остановить поток нескончаемых стенаний, пока ей на голову с журнального стола не свалилась сумка, а оттуда прямо под нос не выехал тот самый блокнот с планом дальнейшей недолгой, по прогнозам, жизни. Цунами затихло в одно мгновение, слезы оставили солоноватый, стягивающий кожу налет на щеках, и Бьянка принялась листать свои записи.

Из всего бреда, нацарапанного в больничной палате огрызком простого карандаша, она обвела поездку в Тибет, паломничество по святым местам в Иерусалим и благотворительность под эгидой ООН. Затем выругалась и зачеркнула эти пункты. Она черкала полузасохшей ручкой до тех пор, пока на листе не образовались рваные дыры. Бьянка искромсала блокнот и швырнула ворох бумаги в форточку. Клочки, словно белые перья, кружили в воздухе, опасаясь приближаться к земле. Они парили за стеклом, мирно покачиваясь на ветру, будоража сознание неприятными воспоминаниями. Бьянка развернулась и окинула взглядом жилище. Квартира выглядела вполне прилично. «Не без маминой помощи, вероятно», – подумала Бьянка. Она включила телевизор, это получилось как-то автоматически, без определенной цели что-либо посмотреть. Направилась в комнату.

– Черт возьми, телефон!!!

И в это же мгновение раздался мелодичный звонок. Доиграть красивая мелодия не успела – Бьянка вырвала телефонный кабель, мелодия на миг повисла в воздухе и оборвалась.

– Никаких звонков, никаких разговоров, никаких друзей!

Она бегала по комнатам, уничтожая все возможные способы связи с внешним миром. С отверткой и пассатижами в руках выскочила на лестничную площадку и скрутила почтовый ящик. Железный «конверт» несколько секунд сопротивлялся, затем отправился в мусоропровод, а Бьянка со спокойной душой вернулась на кухню. Она залпом осушила четверть бутылки вина, стоявшей в холодильнике целую вечность, бухнулась в кресло и прибавила звук телевизора. Машинально тыкая по кнопкам пульта, она смотрела остекленевшими глазами сквозь телевизор, сквозь стену, сквозь пространство. Все ее существо отказывалось понимать и принимать страшный диагноз, обозначивший конкретный неминуемый конец всему тому, что она так любила: путешествиям, солнцу и океану, танцам и посиделкам с друзьями. Хотя встречи наверняка еще будут, но уже без нее. Кто-то из близких сядет на удобный бордовый стул в ресторанчике у самого дома, будет пить тропический коктейль или потягивать «Мартини», уплетать баранину в горшочках и вспоминать Бьянку добрым словом, сожалея о ее скоропостижной кончине. Она больше не пройдется по набережной, вдыхая сыроватый, прохладный речной воздух, не ощутит сумасшествия ночной иллюминации, чьи бесконечные огни несутся в обратную сторону со сверхзвуковой скоростью за окном автомобиля. Ей мерещились красные, опухшие от слез глаза матери и основательная складка между бровями на лбу отца, которая после похорон станет совсем глубокой, неисправимой вмятиной, делающей человека старше лет на десять-пятнадцать. Предательские мысли все лезли и лезли в голову, давили, сминали остатки разума, руки потянулись за новой порцией спиртного, все вокруг как-то заерзало, задрожало, резкость ухудшилась, краски потускнели, смешиваясь в убогое серое однообразие. Телевизор куда-то уплыл вместе с программой новостей, а звук все еще тащился позади изображения. Бокал гулко брякнулся об пол, и остатки вина изобразили на бежевом ковре апокалипсис этого вечера. Глаза сомкнулись, но еле различимые видения еще некоторое время беспокоили мозг своей навязчивостью, вскоре и они потухли. Бьянка уснула.