Рагнарёк - Антония Байетт

На одной из картинок в «Асгарде» были изображены Исполиновы горы[4]: в ущелье бежит река, над ней вонзаются в небо каменные колонны, ни на что живое не похожие. А среди колонн – люди или скалы? Бугроватые головы без лица, руки-обрубки… Один из склонов покрыт серой щетиной леса. На ближнем берегу реки едва видимые люди-муравьишки задрали головы кверху, смотрят. Странные каменные создания укутаны длинными клоками тумана… Девочка прочла рядом:

«Подобно всем прочим, мифы о великанах и драконах создавались постепенно. Сначала эти странные существа напрямую отождествлялись с предметами и явлениями природы. Позже у них появились обиталища: скалы и расселины. Наконец, обретя личность, они переселились в собственное королевство Ётунхейм».

Разглядывая картинку, девочка ощущала странное, острое удовольствие. Она знала, хоть и не смогла бы это облечь в слова: дело в тончайшем соотношении точности и гадательности рисунка. Глаз должен был потрудиться, чтобы скалы ожили, и они оживали – всякий раз по-новому, как и задумал художник. Девочка знала, что увиденный издали куст или пень может на миг превратиться в клыкастого пса, готового прянуть, а длинная ветка – в змею с блестящими глазами и трепещущим раздвоенным жалом.

Так и видели мир люди во дни, когда рождались боги и чудища.

Девочка думала о каменных великанах, и мир полнился тревожной и своевольной силой. Ей хотелось сочинять собственные истории. Детей готовили к бомбардировкам, а в окошки ее противогаза заглядывали бугроватые каменные головы, ждавшие, когда она придумает им лица.

Каждую среду младшеклассники ходили в местную церковь на уроки Священного писания. Викарий был добрый человек, в цветное витражное окошко у него над головой лился свет.

В церковных брошюрках были картинки и песни об Иисусе смиренном и кротком[5]. На одной из них богочеловек проповедовал милым и прилежным малышам: кроликам, олененку, белке, сороке, и его лесная паства казалась более настоящей, чем он сам. Девочка смотрела, пыталась найти в себе что-то в ответ – и не могла.

Их учили молитвам. Девочка чувствовала, как слова ватными облаками уплывают в пустоту, и казалась себе испорченной.

Для ребенка она мыслила весьма логично и потому не понимала, как Бог, которому они молятся, такой добрый и милосердный, мог рассердившись затопить целый мир или обречь единственного Сына на отвратительную смерть ради людей, которым она, похоже, не принесла ничего хорошего. Вот и сейчас шла война, и девочка боялась, что она никогда не кончится. Вражеские солдаты были злодеи, лишенные спасения. Или просто люди, которым тоже больно.

Девочка думала, что Бог – то ватно-благостный, то кровожадный по-язычески – такая же выдумка, как живые камни в Исполиновых горах. Ни та, ни другая ипостась его не сподвигала ее сочинять истории, не питала воображение. Наоборот, все в ней как-то глохло и притуплялось. Девочка укоряла себя: мол, такие мысли бывают только у испорченных детей. Она – как Невежество у Беньяна, веселый юноша, провалившийся в яму у самых Врат небесных. Девочка очень старалась думать как положено, но воображение ее стремилось прочь, туда, где все было – жизнь.

Я знаю древо, имя ему Иггдрасиль – Власатое древо, орошаемое переливчатым облаком[7].

В начале было Древо.

Шар каменный мчал сквозь пустоту. Под его корой пылал огонь. Скалы плавились, клокотали газы, лопались пузыри. Вода, густая, насыщенная солью, льнула к шару, и слизь перетекала по нему, и в ней шевелились уже существа. У шара любая точка центр, и в центре всего было Древо. Оно скрепляло мир: воздух и землю, свет, мрак и разум.

Древо было создание непомерное. Оно запускало в толстый дерн слепые корешки-иголки, а следом тянулись нити, веревки, канаты: щупали, цапали, шарили под землей. И еще три особенных корня мощно простирало Древо. Один – под долы и горы Мидгарда, Срединной земли. Второй – в Ётунхейм, обиталище ледяных великанов. Третий – в самый низ, во мрак, в сырые туманы Хель.

Высокий ствол ширился: кольца распирали его, разрастаясь изнутри. Близко под кожей его теснились канальцы, тянули наверх воду, и она прозрачными столбиками подымалась к кроне. Древо гнало воду в листья, а те, развернувшись встречь солнцу, из света, воды, воздуха и земли творили новую зелень. Зелень шевелилась на ветру, впивала дождь, кормилась светом. К ночи свет тускнел, и тогда Древо отдавало его обратно, недолго лучась в сумерках, как бледная лампада.

Древо ело и было поедаемо, питалось и само служило пищей несчетным существам. Великанская сеть его корней была изнизана и спелената тонкими нитками грибниц. Они разъедали корни, забирались в ячейки древесины и сосали из них жизнь. Только изредка эти сытые существа пробивались наверх сквозь лесной войлок и кору и тогда взбухали грибами полезными и ядовитыми: мухоморами с алой кожистой шляпкой в белых бородавках, или бледными хрупкими зонтиками, или просто слоистыми наростами на коре. А то надувался на толстой ножке гриб, называемый «дедушкин табак», чтобы лопнуть потом и рассеять дымком споры-семена. Грибы кормились корой и корнями, но зато питали Древо собой: крошечные частички их возносились вместе с водой по канальцам.

И было великое множество червей: толстых, с палец, и тонких, тоньше волоска. Тупыми головками они зарывались в лесной войлок, ели корни и, переварив, выделяли пищу для корней. В чешуйках коры деловито сновали жуки: точили и грызли, кормились и плодились – жуки, сияющие, как золото и медь, бурые, как мертвая древесина. Толстые личинки их лакомились корой, а дятлы долбили кору и лакомились личинками, вспыхивая меж ветвей зеленым, пунцовым, черным, белым, алым… Висели на шелковинках пауки, тонкой работы сети раскидывали на жучков и бабочек, мягкокрылых мотыльков и гарцующих кузнечиков. Муравьи то обезумевшими армиями устремлялись вверх по стволу, то мирно пасли, поглаживая щупиками, стада тли, от которой они умеют получать сладкий сок. Там, где ветви отходили от ствола, в ложбинках собиралась вода и получались озерца, по краю опушенные мхом. В озерцах плавали пестрые древесные лягушки, метали нежную пузырчатую икру, заглатывали молодых червячков, а те дергались и закручивались винтом. Среди ветвей пели птицы и в укромных местечках строили себе жилища. Каких тут только не было гнезд: и глиняные шарики, и волосатые мешочки, и корзинки, мягко выстланные сухой травой. И не было места на Древе, где никто бы не скоблил его челюстями, не долбил, не бурил, не жевал, не урывал бы себе кусочек…