Право на эшафот - Бронислава Антоновна Вонсович

— Я, Мельникова Екатерина Васильевна…

Слова, звучавшие в моей голове, заставляли вибрировать всё тело. Неожиданно нахлынула боль, такая боль, что я бы заорала, если бы могла, но я не могла издать даже слабого стона. Зато когда отзвучало последнее слово, появилась возможность не только говорить, но и двигаться.

Я встала с холодного каменного пола, совсем неиллюзорно неприятно шершавого. Какой-то он слишком реальный для галлюцинации. И слишком грубый. И исчерчен странными знакомо-незнакомыми символами, на которых я пока не стала заострять внимания.

— Эй, Эстефания Маргарита как тебя там дальше, ты где?

Я не успела договорить, как поняла, что герцогиня Эрилейская, Эстефания Маргарита Эсперанса Эмилия Клаудиа Исабель Лурдес Асунсьон Росарио — это теперь всё я, весь этот длиннющий список имён означает всего лишь одну маленькую меня. Последнюю из рода герцогов Эрилейских, которые завтра исчезнут окончательно, если я это позволю.

В голове царил хаос. Я чувствовала себя одновременно и Екатериной, и Эстефанией, и никак не могла отделить одно от другого, найти те знания, которые бы помогли избежать завтрашней смерти, которая теперь казалась очень даже возможной. Посторонний голос пропал окончательно. Значило ли это, что меня посетила никакая не галлюцинация и действительно произошёл обмен?

Слишком реальным было всё вокруг. Я ущипнула себя и ойкнула от боли. Поднесла к глазам руку, на которой алело пятно от щипка, грозящее перейти в синяк. Тонкую изящную руку аристократки, у которой даже в тюрьме нашлось время на маникюр — ноготки были ровные, аккуратно обработанные и покрытые розовым лаком. Память услужливо подсказала, что это работа личной служанки, которая допускалась в камеру ежедневно, утром и вечером, и это была единственная поблажка для титулованной аристократки, потому что вид камеры оставлял желать лучшего. Где кровать с балдахином из бархата? Где туалетный столик розового дерева с зеркалом на серебряной амальгаме? Где банкетка, покрытая розовым шёлком, на которой было так приятно сидеть перед зеркалом, расчёсывая длинные золотистые волосы? Ничего подобного не было и в помине.

Да меня нагло обокрали! Чужие воспоминания — это хорошо, но мне-то досталась плохо сбитая койка с соломенным матрасом и никаких зеркал. Последнее особенно обидно. Потому что по воспоминаниям Эстефания была на редкость красивой особой, что уравновешивалось полным отсутствием мозгов. Иначе бы она не попала в такую глупую ловушку. Впрочем, в семнадцать лет иллюзии — болезнь многих.

Тело сковывала усталость, но желание умирать пропало. Желание жить, передавшееся от прежней владелицы тела, оказалось куда сильнее.

Я подняла голову к окошку, забранному частой решёткой. Оно было у самого потолка и за ним чернела ночь. Или оно было закрыто чем-то непрозрачным, полностью перекрывающим свет. Но скорее всего, всё-таки сейчас ночь, и у меня времени аккурат до утра.

Что в активе? Эстефания говорила о магии. Но знания у неё оказались куцыми. Кроме секретных семейных методик, к которым как раз относилась перепривязка душ, она владела небольшим набором бытовой и косметической магии и парой лечебных заклинаний, одно из которых действительно должно было вывести моё тело из комы там. В моём мире. Появилось осознание, что теперь мой мир этот, и если я не хочу распрощаться ещё и с ним, нужно бежать, а подумать о том, что случилось, можно и потом. Способности Эстефании мне не помогут. А мои?

До окна я не доберусь. А если бы и добралась, вряд ли у этого тощего тельца хватит сил выломать хотя бы один прутик. Усиливающих заклинаний она не знала, потому что не планировала заниматься вещами, недостойной сиятельной леди. Но если бы и знала, синеватые огоньки на решётке показывали, что она под магической защитой. Значит, окно отпадает.

Дверь? Засов снаружи, до него не дотянуться. Магией? Боюсь тем вариантом, которым Эстефания подвивала локоны, засов не сдвинешь. Да и опять-таки, от дверей тянуло магией, на один засов тюремщики не полагались.

Пол. На полу магии нет, но… Я с сомнением посмотрела на камни, плотно пригнанные друг к другу и на свои руки. Нет, была бы у меня пара лет в запасе, я попыталась бы прорыть ход хотя бы до соседней камеры. Но лет нет, как нет ничего, чем можно было бы хотя бы немного раздвинуть камни. В камере не было даже ложки. Только металлический кувшин с водой.

Размышляя, я старательно затирала вычерченные на полу символы. Незачем кому-то знать, что здесь произошло. Сделала я это вовремя, потому что не успела затереть последний, как дверь распахнулась, впустив придворного мага, а по совместительству того, кто загнал Эстефанию в ловушку всего лишь пару дней назад.

Уго Бласкес — мерзкая крыса, даже длинные сальные волосы неопрятными прядями напоминали крысиные хвосты. Целый пучок крысиных хвостов на голове. Маг вызывал у меня тошноту и страх. Страх у Эстефании, тошноту у меня. Всё-таки мужчина, как бы он ни был занят, должен мыться хотя бы раз пару раз в неделю, а не дважды в жизни — при рождении и после смерти. Главный придворный маг мытьём не злоупотреблял, наверное, боялся, что испортится или растает, и сейчас от него несло так, что я порадовалась, что осталась без ужина.

— Чем это ты тут занималась, Эстефания?

— Извольте ко мне обращаться Ваша Светлость.

— И чем же здесь занималась Ваша Светлость? — издевательски спросил он.

Его цепкий взгляд пробежался по всей камере и задержался на полу. Какие символы там были изображены, было уже не разобрать, но что они там вообще были, было не скрыть.

— Неужто пыталась вызвать демона? — хохотнул маг. — Или инкуба? Чтобы вкусить радость плотских утех хотя бы напоследок?

— Пошёл вон из моей камеры, — я сказала так холодно, что бывшая владелица тела непременно бы это оценила. — Пёс смердящий.

— Твоего здесь ничего нет, дура, — Бласкес раздвинул губы в неприятной улыбке. — Да и вообще, считай, что у тебя ничего больше нет. Желающие прибрать герцогство, скоро окажущееся бесхозным, уже осаждают Его Величество Теодоро Блистательного.

Титулование было столь забавным, что я расхохоталась. Ситуация к смеху не располагала, но ощущение полного владения собственным телом казалось столь прекрасным, что всё остальное отходило на второй план.

— Смейся, смейся, недолго осталось, — проворчал маг. — Тупая курица, даже ритуала как следует провести не смогла, а ведь я дал тебе такую возможность, но нет — профукала. Правильно говорят, что Эрилейские выродились. Не мозги — одна сахарная вата.

Он прошёл и