Танец духов - Джон Кейз

Ладони Аамм Хакима, старшего из двоих, лежали на столешнице — словно это была парта, а он — готовый к уроку первоклассник. Но лицо было строгое, как у учителя. А руки — на загляденье: длинные пальцы дивной формы, ухоженные ногти.

— Слишком много! — сказал Хаким, неодобрительно кивая в сторону окон.

Его собеседник, Бободжон Симони, скопировал его мину и поддакнул:

— Ага. Солнца через меру.

Хаким отрицательно мотнул головой:

— Я про стекло. Неразумно много. Если поблизости рванет бомба в автомобиле…

Бободжон догрыз цыплячью ножку, неспешно вытер руки бумажной салфеткой и сказал:

— Дела давно минувших дней. Нынче никто не воюет. Другое время.

Он скомкал салфетку и бросил ее на поднос.

Хаким, его дядя, насмешливо фыркнул:

— У нас всегда «другое время»! Только отчего-то регулярно кого-нибудь разносит на куски.

Бободжон вежливо хохотнул. Ему бы сейчас что-то умное ввернуть, но он и в лучших условиях не больно находчив, а тут уши набиты шумом: в середине зала орет грудничок, поблизости, у стойки, управляющий ресторанчиком во все горло разносит кассира, а из колонок наяривает громкая музыка.

Хаким, задрав подбородок, приглядывался к полковнику Сандерсу в простой деревянной рамке.

— А он, часом, не еврей?

Племянник растерянно заводил глазами по посетителям.

— Ты про кого, дядя?

Хаким кивнул в сторону фотографии на стене:

— Владелец заведения. Подозрительно жидовские губищи.

Бободжон равнодушно пожал плечами. На нем была черная тенниска и аккуратно отглаженные джинсы с лейблом «Лакки брэнд». Кроссовки «Мефисто» и часы «Патек Филипп» на запястье он недавно купил в торговом центре неподалеку от новой берлинской квартиры.

— Если этот самый, то и еда тут с жидовскими вывертами — настоящему человеку только грех!

«Будто тебя это колышет!» — подумал Бободжон, а вслух вежливо согласился:

— Наверное.

Бободжон, если по совести, ничего толком про евреев не знал — кроме того, что их положено ненавидеть. Сокамерник в Алленвуде говорил, что среди заключенных есть несколько евреев, но Бободжон не горел желанием с ними знакомиться…

— Пошли-ка погуляем, — вдруг сказал Хаким.

На улице Зеро и Халид покуривали в «БМВ». Увидев, что Аамм Хаким вместе с племянником вышли из ресторана, телохранители выскочили из машины и последовали за ними на расстоянии десяти шагов. Зеро и Халид были одинаково молоды и кучерявы, одного роста и комплекции, в одинаковых рубашках с коротким рукавом, одинаковых джинсах и одинаковых кроссовках. Зеро нес в руке коричневый бумажный пакет с масляным пятном на боку. На плече Халида висела продолговатая спортивная сумка. Бободжону было нетрудно догадаться, что масляное пятно на пакете не от бутерброда, а от ружейной смазки. Да и в сумке Халида вовсе не спортивный костюм.

День стоял чудесный. Впрочем, в Бейруте других практически не бывает. Море спокойно, на небе ни облачка. Вдали, почти у самой курортной зоны Саммерленд, по волнам скользили виндсерфингисты.

Дядя и племянник, углубленные в беседу, медленно двигались под ручку в сторону исполинского чертова колеса. Справа и слева торговцы в маленьких киосках продавали кокосовое молоко и початки вареной кукурузы. На набережной, как всегда по воскресеньям, было многолюдно. Мамаши с детьми, влюбленные парочки, джоггеры в спортивной форме. Одни девушки были в мини-юбках, другие — закутаны в черное с головы до ног, порой и с вуалью, прикрывающей лицо. На гребне волнолома прохаживались или отдыхали на корточках сирийские автоматчики.

— Нравится тебе Берлин? — спросил Хаким.

Бободжон кивнул:

— Да, чудесный город.

Дядя улыбнулся:

— А что тебе в нем нравится больше всего?

— Работа.

— Ну, хорошая работа — это замечательно. А помимо?

Бободжон пожал плечами. Наконец выдавил из себя:

— Эта самая… архитектура.

— Да ну?

— Угу. Симпатичная. У нас не такая.

Дядя задумчиво хмурился и шел, не поднимая глаз от асфальта.

— Ну а как по женской части? — спросил он после долгой паузы.

Бободжон только захихикал.

Хаким остановился и взял племянника за руку.

— Мне говорили, — сказал он с неожиданной сальной улыбкой, — что в Берлине женщины слабы на передок — будто с цепи сорвались!

Бободжон никак не предполагал, что дядя заговорит на такую неприличную тему. Он густо покраснел и отвернулся, бормоча какую-то невнятицу.

Хаким расхохотался. Затем притянул племянника к себе еще ближе, посерьезнел и сказал тоном приказа:

— Ты вот что — ты себе подружку там найди! Ну там немку, голландку или другую какую непотребную. И ходи с ней по ресторанам. Чтоб тебя с ней видели. А бороду — сбрей!

Бободжон растерялся.

— Как же? Это ведь… против воли Аллаха!

Дядя сердито мотнул головой:

— Ты меня слушай. Делай, что я велю. И держись подальше от мечетей. Там полно стукачей.

Бободжону понадобилась добрая минута, чтобы переварить совет. Потом он энергично закивал головой:

— Понял, понял.

— Твой друг… этот Длинный… ты мне, помнится, говорил, что он совершенный варвар, так?

Бободжон не стал прекословить. Хотя то, что Уилсон не мусульманин, можно было сформулировать и менее грубо.

— И ты — такому! — доверяешь?

— Да.

Дядя скептически пожевал губы.

— Христианин?

— Нет. Не христианин. Вообще никто.

Дядя нахмурился:

— Чтоб никто — такого не бывает.

Бободжон набрался мужества и возразил:

— Длинный — другой. Ему вообще на религию наплевать.

— Человек без Бога в душе… разве это человек?

Бободжон крепко задумался.

— Верно. Длинный не человек. Длинный — ходячая бомба.

Хаким улыбнулся. Он любил мелодраматические повороты в разговоре.

— Какого рода ходячая бомба?

— Умная бомба.

Ответ так понравился дяде, что он остановился у киоска мороженщика и купил племяннику и себе по эскимо.

Когда они двинулись дальше, Хаким спросил:

— А эта твоя умная бомба — с какой стати она нам помогает?

— Он сердит.

Хаким насмешливо хмыкнул.

— А кто не сердит в этом мире?