Нос вождя - Юрий Григорьевич Лукин

просеивался солнечный свет. В центре затемнённого помещения пугающе громоздилось нечто массивное и неуловимо знакомое.

— О том, что вы сейчас увидите, — прозвучал в полумраке голос полковника, — не должен знать никто. Даже близкие ваши родственники. Включите свет.

Щёлкнул выключатель, вспыхнули лампы — и я с ужасом узнал то, что громоздилось в центре комнаты. На полу рядом с деревянной упаковкой стоял полутораметровый бюст Иосифа Виссарионовича Сталина с отбитым носом. Нос лежал отдельно посреди стола на куске красного бархата.

Все стояли, скорбно опустив головы. По скулам одного из сотрудников прокатились желваки. По истечении торжественной минуты полковник заговорил снова:

— Это случилось при транспортировке. Виновные понесут наказание. Соответствующее. Что же касается вас… Вам поручается восстановить лицо вождя. Надеюсь, вы сознаёте всю меру ответственности…

— Да!.. Да, конечно!.. Ну что вы!.. Вполне!.. — закивал Стас.

— Чтобы рядом… — Полковник жутко понизил голос. — Чтобы под микроскопом… Вы понимаете?

— Всё будет сделано на самом высоком профессиональном уровне, — с чувством заверил Стас.

Глаза полковника смягчились.

— Я был уверен, что вы ответите именно так. Средств, материалов — не жалеть. В вашем распоряжении комендант, он достанет всё, что вам понадобится для работы. Завтрак, обед, ужин вам будут приносить сюда. За неделю справитесь?

Стас наклонился над столом и, не беря в руки, пристально осмотрел нос. Потом дыру в бюсте.

— Трудно будет… Но… Справимся! Обязаны справиться. Уверен.

— А почему молчите вы? — Полковник повернулся ко мне.

— Целиком согласен со Станиславом Ивановичем, — торопливо проговорил я.

Полковник удовлетворённо наклонил голову и двинулся к выходу. В дверях обернулся.

— Шторы не открывать ни в коем случае, — предупредил он напоследок, и все, за исключением весёлого лысого толстяка, покинули помещение.

— Итак, я в вашем распоряжении, — напомнил толстяк и развеселился окончательно. Ситуация и вправду складывалась забавная: оказаться в распоряжении тех, кто, как правило, сами оказывались в его распоряжении.

— Так вы комендант?

— Да, — сказал он, с интересом нас разглядывая. — Комендант. Зовут меня Степан Степанович.

— Так вот, Степан Степанович, — начал Стас. — Завтра мы приступаем к работе. К этому времени необходимо поставить леса и поднять на них бюст. Кроме того, нам необходимы цемент, гипс, колонковые кисти…

— Да ты напиши, — благодушно посоветовал комендант. — Ты напиши, а я достану…

К нашему удивлению, от него крепко несло спиртным.

Комендант вышел, и я на цыпочках приблизился к бюсту. Вид у Иосифа Виссарионовича был страшноватый. Вместо носа зияла дыра, внутри вождя было черно и пусто. Мне показалось, что из этой черноты потянуло вдруг ледяным сквознячком, и я увидел перед собой будущее. Моё будущее.

— Стас, мы пропали… — хрипло выговорил я.

— Да-да, — отрывисто отозвался он, не сводя глаз с куска красного бархата. — Не меньше двух мешков…

Стремительно подсел к столу, где уже были приготовлены письменные принадлежности, и, отодвинув страшный гипсовый обломок, со стуком опустил перо в чернильницу.

— Мешков? Каких мешков?

— Цемента, — бросил Стас, нервно скрипя пером. — Как считаешь, он действительно может достать колонковые кисти?

— Какие кисти? Какой цемент? — Я уже бегал по комнате, временами шарахаясь от изваяния. — Ты думаешь, он шутил насчет микроскопа? Трещинка, морщинка какая-нибудь — и крышка! И всё… Слушай, Стас! — Я остановился, озарённый. — А может, проще новый слепить, а?

Перышко скрипнуло — и смолкло. Стас глядел на меня, соображая.

— А этот куда?

Я посмотрел на бюст — и вздрогнул.

— Да… — опомнившись, сказал я. — Да, конечно… Ты прав.

И перо заскрипело вновь.

— Гипс медицинский… — бормотал Стас. — Н-ну, скажем, мешок…

Он возводил глаза к потолку, подсчитывал что-то на пальцах и снова принимался писать.

Шатаясь, я подошел к столу и ухватил Стасика за плечо.

— Литр спирта, Стас!.. — просипел я. — Впиши туда литр спирта…

— Литр спирта… Хм… — Стас подумал. — Два, — решительно сказал он. — Два литра спирта.

Составленный нами список включал в себя семьдесят один предмет: краски, лаки всякие, гипс медицинский, цемент, кисти колонковые и так далее.

Позвали коменданта. Уважительно на нас поглядывая, он изучил этот впечатляющий документ, исправил два литра спирта на двенадцать — и к вечеру, клянусь вам, достал всё. И кисти колонковые в том числе.

В те давние незабвенные времена… Умру — не забуду этих шести дней, проведенных в Сером доме. Каждое утро я попросту напивался. Больше всего меня пугало, что Стас (Стас!) никак не решится приступить к делу. Целыми днями он без надобности брал и смешивал краски, рассыпал цемент да рисовал безносый бюст во всех ракурсах.

— Стасик… — в тысячу первый раз стонал я. — Время же идёт! Давай хоть что-нибудь попробуем, а?

Стас остекленело смотрел на меня и мотал головой.

— Рано.

И вновь принимался создавать видимость работы.

Приходил комендант — страшный, трезвый, с подёргивающимся лицом. Звякнув о стекло зубами, опрокидывал стопку спирта, запивал водой — и снова становился весел. Оглядев разложенные на видных местах наброски, понимающе кивал и удалялся на цыпочках.

К концу третьего дня я начал ощущать некую пустоту внутри. Вне всякого сомнения, это улетучивалась вера. Анекдоты анекдотами, но — чёрт возьми! — каких-нибудь три года назад я дрался за него на фронте! За Родину и за него… Нет, прав, прав был полковник, настрого запретив раздвигать шторы. И дело даже не в том, что прохожий вражина мог зашифровать увиденное с помощью нот. Враг — он и есть враг: ему что ни покажи — он так врагом и останется… Но простому советскому человеку видеть ежедневно вождя с отбитым носом! Вождя, в котором черно и пусто!..

Короче, к седьмому дню я смирился. Я уже точно знал, что из этой комнаты мне путь один — по этапу. «Вставал впереди Магадан, столица Колымского края…» Изрядно осоловевший, сидел я на стуле, свесив руки по сторонам, и бессмысленно бормотал:

— Сколько бы верёвочке ни виться… А, Стас?.. «Я п-помню тот Ванинский порт…»

И вот наступило оно, утро седьмого дня.

— Ну что, Стасик? — с беспомощной улыбкой сказал я. — Труба?