Мертвые видят день - Семен Лопато

Юнги на подводном флоте не положены. Многое не положено. Не положено терять отца и мать в пятнадцать лет, не положено за четыре месяца отдавать половину страны врагу, которого двадцать лет назад, когда он был свежее, резче и сильнее, за четыре года не пустили дальше Риги, не положено подводным лодкам идти днем в надводном положении, что делали мы сейчас, потому что иначе невозможно было достигнуть вовремя расчетного квадрата, не положено было зачислять меня юнгой, но, наверно, тогда уже Вагаскову было позволено чуть больше, чем другим – через полгода меня отправили в школу радиотелеграфистов, и теперь здесь, в радиорубке, рядом с центральным постом и крошечной каморкой командира был мой мир и было мое место.

Лодку тряхануло, рев дизелей от глухого гула возвысился почти до визга, это значило, что, выйдя из бухты, лодка взлетела на первую высокую волну, так что выпускные отверстия обнажились, оказавшись в воздухе, дрожь и грохот прокатились по лодке, странно провисли на проводе, отклонившись от трансивера, воткнутые в него наушники; медленно и тяжело падая с волны, лодка вновь зарылась носом в водяную толщу, звук дизелей сорвался в грохот и рык, дизельная гарь достигла рубки; поднимаясь и приседая, ударяя, рушась носом в просевшую водную пустоту, лодка шла через море. Видя, как рубка закручивается вокруг меня, когда боковые волны били в лодку, как в бубен, слыша неритмично, неотступно сменявшие друг друга звуки: перестук – рокот – рев – вой – свист – перестук, – смешанные с потусторонней какафонией воды снаружи – удары, скрип, мяуканье, рыданья, хрип, шипенье, дыша выхлопами дизелей, держась за привинченную к полу аппаратурную стойку, наклоняясь, взлетая и опускаясь на металлическом стуле, подбираясь и обмякая, я сидел, то закрывая глаза, то глядя на мутно блестевшие индикаторы трансивера. Голова стала тяжелой от дизельных газов, ветер срывался со встречного на боковой – судя по тому, как раз за разом заваливалась набок лодка и кренилась вместе с ней рубка, пока рулевой не выправлял курс, уходя от бокового удара.

Радисты на лодке работают, сменяясь – как любой в экипаже; когда акустик сменил меня, я прошел, шатаясь, в носовое отделение, верхняя койка, которую я делил с одним из мотористов, была уже свободной, два гамака свисали рядом, запасные торпеды, ни одна из которых еще не была заряжена, громоздились на полу, занимая место одной из поднятых нижних коек, тяжелые крышки торпедных аппаратов зеленели в головах, электрический свет заливал каюту. Шесть часов сна – в дизельной гари, с минутными замутненными пробуждениями в стуке открывающегося и захлопывающегося люка, в дрожи и тряске, в непонятном шуме сменяющихся голосов и сбивчивом движении торопливо протискивавшихся мимо тел. Когда я вернулся в рубку, волнение в море чуть стихло, лодка мерно взлетала и приседала на волнах, прошло еще три или четыре часа, пока по командам, доносившимся с центрального поста, по быстрым переговорам не стало ясно, что мы наконец достигли расчетного квадрата и что горизонт чист, еще через час командир, кажется спустившись с мостика, скомандовал погружение. Сонар чувствительней глаза, сонар способен уловить шум машин и шум винтов на расстоянии, намного превышающем радиус прямой видимости на поверхности – сейчас, когда под скороговорку команд и трель звонков стопорились оба дизеля, перекрывались их выпускные трубы и воздухозаборники, ведущие валы гребных винтов переключались с дизелей на электродвигатели, и с грохотом рванулся воздух из цистерн плавучести, акустик становился главным человеком на корабле – лодка нырнула носом вниз, включился ровный гул электромоторов, глубинные рули, приподнявшись из положения круто вниз, скорректировали носовой дифферент; услышав с центрального поста: «Лодка удифферентована» и «Подняться на перископную глубину», я знал, что акустик в своей каморке, в ореоле наушников крутит сейчас ручку своего прибора, надеясь нащупать какой-то звук и точной настройкой уловить пеленг.

Тишина. Тишина в сонаре и глухое гуденье электромоторов в отсеках. Волны на глубине двадцать метров толкали лодку, спихивая ее с курса и совсем дурным при такой качке должен был быть сейчас обзор из перископа. И прошло еще два или три часа – два или три часа в переменчивом гуле двигателей и мутной болтанке, прежде чем неожиданной силы волна бросила лодку в сторону и потянула за собой и послышался голос высунувшегося из рубки акустика.

И тогда все началось.

– Четыре румба справа по борту – шум винтов!

– Докладывать пеленг раз в две минуты.

– …шум винтов на трехстах сорока градусах – удаляется!

– Рулевой, курс?

– Курс – двести девяносто.

– Круто право руля! Курс – тридцать пять. Продуть носовую цистерну. Рули – на всплытие!

След был взят – поняв, что корабль уходит, бросаясь за ним, желая визуального контакта, понимая, что при таких волнах скорее всего не заметит его вовремя в перископ, Вагасков поднимал лодку в позиционное положение – почти всплыв, под самой подошвой волн, так что над водой возвышалась только рубка, резко прибавив скорость, лодка буравила рванину волн, удар воздуха прокатился по отсекам – открыв люки, вахтенный взлетел на мостик, первый пласт воды, перелетев через ограду мостика, рухнул в центральный пост.

– Видна мачта судна. Расстояние – тридцать кабельтовых. Дыма не наблюдаю.

Кто-то из матросов, скрючившись из боевой рубки, повторял выкрики вахтенного на мостике, скорым усиливающимся эхом слова падали в центральный пост.

– Это не пароход!

– Виден силуэт судна. Эсминец типа «34» или «36».

– Всплытие!

Атака носовыми торпедными аппаратами – идя параллельно с целью, догнать ее, обогнать, развернуться к ней носом, мгновенно – расчетами или с помощью торпедного прицела решив «торпедный треугольник» – выискать точку впереди по курсу цели, в которую после залпа придут одновременно цель и торпеды – но сначала догнать – эсминец шел обычным ходом десять-двенадцать узлов, иначе мы б давно потеряли его, электромоторы уже не годились, даже на максимуме, на пределе они могли дать ровно столько же.

– Носовые рули – вверх до упора, задние – на пять градусов. Продуть балласт. Выровнять давление!

– Дизели – к запуску. Электродвигатели стоп! Переключить приводы. Дизели – полный вперед!

Выжать из дизелей все, что можно, догнать эсминец, идя на форсаже – пока эсминец не заметил нас, пока, имея максимальные тридцать восемь узлов, не развернулся и не уничтожил нас – артиллерией или глубинными бомбами, если мы уйдем под воду, вниз.

– Обе машины – самый полный вперед!

Двадцать узлов можно держать час-полтора, не больше, потом сгорят подшипники и рухнут машины – зная корабль, помня, что такое вахты в машинном отделении, я видел, как в заполненном парами масла отсеке, в дыму, разъедающем глаза, под грохот и звон, где штанги толкателей по бокам двигателей, бешено бьясь, сливались в размытые пятна, мотористы, мечась, подкладывают под дико стреляющие клапаны куски проволоки, отвертки и все, что попадалось под руку, чтобы машины не разнесли сами себя, как дым через клапаны заполнял отсек, скрывая людей и манометры с драно дергающимися стрелками, вибрация и шторм ломали лодку; высунувшись в проход, акустик кричал, что ничего не слышит.