Александр Маккуин. Кровь под кожей - Эндрю Норман Уилсон

После молитвы «Отче наш» собравшиеся встали и спели гимн «Я обещаю тебе, моя страна». Две строки гимна Маккуин наверняка счел бы особенно трогательными: «И есть страна другая, я слышал о ней давно / Самая дорогая для тех, кто любят ее, самая великая для тех, кто знают ее». Всю жизнь дизайнер искал свою «другую страну». Маккуин мечтал о таком месте, надеялся, что другая страна, замысел, человек, платье, сон или наркотик изменят, преобразят его. В конечном счете больше всего – хотя он не скрывал растущей зависимости от кокаина – он зависел от полета фантазии. Ему хотелось когда-нибудь освободиться от своего тела, от воспоминаний, от горестей и обид, от своего прошлого.

Маккуин считал, что любовь наделена силой преображения. «Конечно, у него есть и темная сторона, – говорила Кэти Ингланд за три года до смерти своего друга. – Но он – настоящий романтик. Ли мечтает. Он все время находится в поисках любви, понимаете? Он ищет любовь, и его представления о любви и любовных отношениях… простираются гораздо выше и дальше нашей действительности».[14]

На правом предплечье у Маккуина была татуировка – слова Елены из шекспировского «Сна в летнюю ночь»: «Разум – вот глаза любви». Эта цитата служит ключом к пониманию как человека Ли Маккуина, так и «звездного» модельера Александра Маккуина. По словам Эндрю Болтона, куратора выставки Savage Beauty («Дикая красота»), которая проводилась в Метрополитен-музее в 2011 году, и консультанта одноименной выставки в Музее Виктории и Альберта, «Елена считает, что любовь обладает властью преображать нечто уродливое в нечто красивое, потому что любовь движима субъективными ощущениями личности, а не объективными оценками внешности. Маккуин не только разделял это мнение; оно занимает центральное место в его творчестве».[15]

Необычайному таланту Маккуина-модельера посвятила свою речь Анна Винтур, главный редактор американского Vogue. Она пришла на прощание в черном пальто с золотой вышивкой, созданном Маккуином.[16] «Он был сложным и одаренным молодым человеком, который в детстве больше всего на свете любил наблюдать за птицами с крыши многоквартирного дома на востоке Лондона… Он оставил нам особое наследство, талант, который парит над нами подобно птицам из его детства». На протяжении всей жизни, начиная с выпускной коллекции в Центральном колледже искусств и дизайна Святого Мартина и заканчивая смертью в феврале 2010 года, Маккуин обуздывал «свои мечты и своих демонов». Поэтому нет ничего удивительного в том, что последняя коллекция Маккуина, над которой дизайнер работал перед смертью и которую Винтур описала как битву между «тьмой и светом», получила неофициальное название Angels and Demons («Ангелы и демоны»).[17] За три года до смерти Маккуин говорил в интервью французскому журналу Numero: «Я качаюсь между жизнью и смертью, радостью и грустью, добром и злом».[18] «Ли сочетал в себе… поверхностность моды и возвышенную красоту смерти, – сказал его друг художник Джейк Чепмен. – Его творчество получило такой резонанс именно из-за саморазрушения. Мы наблюдали за тем, как он гибнет».[19] Несмотря на черный призрак депрессии, затемнивший его последние годы, Маккуин обладал неукротимой энергией и жаждой жизни. Он был бесстыдным гедонистом; одинаково любил и дорогую икру, и тосты с консервированной фасолью, которые поглощал дома, сидя на диване, во время сериала «Улица Коронации». Он любил и виски «Мейкерс Марк», и диетическую колу, и сомнительное гей-порно, и анонимный секс. Поэтому показалось вполне уместным, что на поминальной службе после Анны Винтур композитор Майкл Найман исполнил свою музыкальную тему The Heart Asks Pleasure First к фильму Джейн Кэмпион «Пианино» 1993 года. Героиня фильма Ада Макграт, которую сыграла Холли Хантер, – немая, которая не говорила с шести лет и выражала свои чувства посредством игры на пианино. Красноречие не принадлежало к числу достоинств Маккуина. «Я видела его совершенно пьяным на вечеринках… когда он нес какую-то чушь, не понимал, что говорит, – вспоминает диктор и литератор Джанет Стрит-Портер,[20] – но свои мысли и чувства он выражал посредством созданных им замечательных вещей и великолепных театрализованных представлений». «В работе видишь самого автора, – сказал однажды Маккуин. – А в моей работе – мое сердце».[21]

Ювелир Шон Лин, работавший с Ли на нескольких коллекциях, сказал: «Я видел, как ты рос, как переходил границы и добивался успеха». Он рассказал, что, во время недавней поездки в Африку, он посмотрел на небо и спросил: «Где ты, Ли?» «Как только эти слова слетели с моих губ, с неба упала звезда. Ты мне ответил. Ты тронул даже звезды, как нашу жизнь».[22] Кроме того, Лин вспоминал «заразительный смех, храброе сердце, память как у слона и ярко-голубые глаза» своего друга.[23]

После речи Лина начался сбор средств в пользу Фонда Терренса Хиггинса, Баттерсийского приюта для собак и кошек и фонда «Голубой крест». Все эти благотворительные учреждения были хорошо знакомы Маккуину. Зазвучали берущие за душу голоса участников Лондонского евангельского хора: «О, благодать, спасен тобой / Я из пучины бед; / Был мертв и чудом стал живой, / Был слеп и вижу свет». Благодатью Маккуина, тем, что дарило ему надежду – по крайней мере, в ранние годы, – стала мода.

Элис Смит вспоминает Ли молодым выпускником, у которого было много свободного времени, когда он осаждал ее контору на Сент-Мартинс-Лейн и «брал довольно серьезный [специализированный. – Э. У.] журнал «Дрейперз рекорд»… листал страницы, пока не доходил до раздела «Мода! Мода! Мода!». Мы тогда говорили, что это «не итальянский Vogue».[24]

После того как хор допел «О, благодать», слово взяла Сьюзи Менкес, тогдашний фешен-редактор International Gerald Tribune. Она говорила о даре предвидения Маккуина. «Вспоминая Маккуина, я думаю о его храбрости, безрассудстве и полете фантазии, – сказала она. – Но все время возвращаюсь к красоте, обтекаемому изяществу его вещей, к невесомости набивного шифона, причудливым животным и растительным орнаментам, доказывавшим, что дизайнеру небезразлична судьба всей планеты, а не только планеты моды». Она вспоминала первую встречу с Ли, тогда сердитым и довольно полным молодым человеком. Он стоял в своей ист-эндской студии «по колено в лоскутах материи и дико кромсал ткань». Позже Маккуин похудел и «обтесался». Сьюзи вспоминала, как он «радостно кудахтал», когда редакторы модных журналов ринулись за кулисы, чтобы поздравить его после поистине исключительного показа. «Воображение и талант организатора шоу никогда не заглушали ни его безупречного кроя, ни тонкой грации, которой он научился во время парижского периода, – сказала она. – Я, как и он сам, не сомневалась в том, что он художник, который лишь волей случая работает с одеждой. Его коллекции были ярчайшими явлениями… И тем не менее его творчество было глубоко личным».