Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры. Приметы и суеверия - Елена Лаврентьева

Многочисленными были «венчальные» приметы. Если над головой невесты, чтобы не испортить головного убора, держал венец какой-нибудь мужчина, браку прочили неблагополучное будущее: верили, что жена изменит мужу, так как вместо двух венчались трое. Кто под венцом свечу выше держит, кто первым ступит на «розовый атлас», разостланный перед новобрачными, тот будет властвовать в семье.

«Это дурное предзнаменование!» — произнес А С. Пушкин, когда его обручальное кольцо упало неожиданно на ковер. Неприятное впечатление произвела подобная случайность и на А. С. Грибоедова. Если свечи под венцом гаснут, то это предвещает скорую смерть одного из новобрачных. Чья свеча короче — тот скорее умрет.

Дурным предзнаменованием считалось не праздновать своих именин или дня рождения. Именины — «день ангела, соименного кому святого» (Даль). Празднование дня рождения также связано с христианской традицией. В этом смысле данная примета так или иначе стоит в одном ряду с церковными приметами.

Автор популярных «Записок современника» С. П. Жихарев пишет в дневнике: «Отпраздную тезоименитство свое по преданию семейному: иначе было бы дурное предзнаменование для меня на целый год».

«Итак, мне 38 лет, — сообщает в июле 1830 года своей жене П. А. Вяземский. — …Я никому не сказывал, что я родился. А хорошо бы с кем-нибудь омыться крещением шампанского, право, не из пьянства, а из суеверия, сей набожности неверующих: так! Но все-таки она есть и надобно ее уважить».

Письма, записки, дневники, автобиографическая художественная проза изобилуют описаниями именин. Обычай праздновать именины в начале XIX века обретает характер светского ритуала[2]. Понятно, почему завоевывает популярность названная примета. Перед нами тот случай, когда суеверие оказывается на службе интересов светского общества.

В XVIII веке понятие «суеверие» не имело четких семантических пределов. В начале XIX столетия оно становится более определенным. Автор опубликованной в «Библиотеке для чтения» за 1834 год критической статьи, посвященной разбору книги П. Пузино, отмечает многообразие суеверных «сюжетов», бытовавших в среде дворянства: черти, колдуны и колдуньи, чернокнижники, гадания, видения, пасьянсы, домовые, лешие, вампиры, призраки, вещие сны, предчувствия и др.

Обширный список существовавших «суеверий» представлен и в романе А. С. Пушкина «Евгений Онегин»:

«XVIII век дал новые виды "суеверий", заимствованных через контакты с культурой Запада: хиромантию, гадания на картах, кофейной гуще. Наконец, порождение нового века — масонство — также было отнесено к области "суеверий", ложных представлений о мире. Поиск масонами философского камня, их стремление к обладанию духами брали начало в средневековой западной мистике».

XIX век не уступал веку минувшему: в первые десятилетия появляются приметы, связанные с тем или иным проявлением социальной жизни дворян. Условно их можно назвать «светскими» приметами. Без них не обходятся ни мода, ни карточная игра, ни бал, ни застолье, ни охота, ни дуэль, ни переживавшая расцвет в пушкинскую пору альбомная культура.

В 1816 году С. И. Муравьев-Апостол подарил П. А. Осиповой, в бытность ее в Петербурге, альбом. Согласно поверью, тому, кто открывал своей записью альбом, угрожала насильственная смерть. «Это поверье в свое время было так сильно, что Екатерина Никифоровна Хвостова, двоюродная сестра Осиповой, пожелав начать альбом ее, струсила и отступилась. Вследствие этого Прасковья Александровна, не желая подвергать своих друзей и поклонников гибели, дерзнула сама начать альбом, заявив, впрочем, о своем мужестве: "Comme je ne crains rien moins que la mort je commence mon album"[3]» .

Магический смысл, вкладываемый в понятие «первый», лежит в основе многих примет. Издавна существовало поверье, согласно которому «как встретишь первые часы нового года, так и проведешь его». Любопытно, что по аналогии с этой приметой возникает суеверие, связанное с днем рождения. В «Ежедневных записках русской путешественницы» читаем: «Середа, 22 мая: Сегодня мое рождение… Мне ни скучно, ни весело; так ли-то я год проведу? Бог с ним, с весельем, лишь бы несчастий избежать, да быть покойной душою и сердцем».

«Новый год! таинственное, заманчивое слово, — как оно возбуждает воображение, как оно тревожит любопытство!.. всякий, по своему состоянию и средствам своим, хочет провести как можно лучше первые минуты этого дня, начинающего цепь многих других часов, которые, по всеобщему суеверию всех народов и всех веков, как будто зависят от него, как будто существуют в нем как зародыш сокровенной будущности».

«Есть предубеждения, против которых ничего не может сделать самый здравый рассудок. В числе подобных есть и то, чтобы почитать тот год несчастливым, которого первый день муж без милой жены проводить должен».

Верили и в то, что желания, загаданные в новогоднюю ночь, непременно сбудутся. Персонаж повести «Вечер накануне Нового года…» приписывает «…силу пророчества только тем желаниям, кои в минуту рождения нового года вырываются невольно, по какому-то тайному, неизъяснимому побуждению, которому мы не в силах воспротивиться»: «Во многих землях, особенно в Германии, думают, что некоторые слова, быв произнесены невольно в некоторое время года и при особенных обстоятельствах, обращаются в ужасные пророчества. И потому народ, сколько возможно, избегает случаев произносить их или, по крайней мере, употребляет с большою осторожностию. Я слыхал также, что есть двусмысленности, которые злой дух, имеющий влияние на судьбу человеческую, обращает в пагубную сторону, хотя бы они сказаны были и в хорошем смысле».

Действительно, многие приметы и поверья, бытовавшие в дворянской среде, были основаны на вере в магию слова. В романе И. А. Гончарова «Обрыв» бабушка Райского говорит внуку: «Не называй себя несчастным, судьба подслушает, в самом деле станешь несчастным».

Неосторожно произнесенные «пророчества», по мнению суеверов, сбываются. Подобные примеры находим в «Старой записной книжке» П. А. Вяземского:

«Памятный Москве оригинал, Василий Петрович Титов, ехал в Хамовнические казармы к князю Хованскому, начальствующему над войсками, расположенными в Москве. Ехал туда же и в то же время князь Долгоруков, не помню, как звали его. Он несколько раз обгонял карету Титова. Наконец, сей последний, высунувшись в окно, кричит ему: куда спешишь? Все там будем. Когда доехали до подъезда казарм, князя Долгорукова вытащили мертвого из кареты».