Рейд - Глен Кук

– Похоже, чуть поддали, – говорит Бредли.

– Мы по дороге сюда видели Тербейвилль, – говорю я. Яневич кивает:

– Я вдоволь насмотрелся.

Под Тербейвиллем в результате одной из самых удачных бомбардировок была похоронена штаб-квартира флота на планете.

Мы с командиром видели, как оседала пыль после этого. Накануне ночью луны были в надире. Это ослабило защитную систему, парни сверху бросились в образовавшуюся брешь и провели массированную бомбардировку. Перепахали несколько квадратных километров не раз уже перерытой щебенки. Так фермер перепахивает землю, не давая разрастаться сорнякам.

Командир говорит, что это был просто укол. Хороший способ держать своих мальчиков в форме и нам напомнить, что в один прекрасный день соседи сверху могут прийти, чтобы остаться.

Брошенный город покоился, обездвиженный суровыми объятиями зимы. Поскрипывали на ветру железные остовы зданий. Горы разбитых кирпичей покрылись корочкой льда, и в лунном свете казалось, будто стада мигрирующих слизней оставили на них серебряный след. Горстка горожан, охотников за мечтами вчерашнего дня, рыскала по пустыне. Старик говорит, будто они приходят после каждого налета в надежде, что на поверхности появится что-нибудь из прошлого. Несчастные летучие голландцы, пытающиеся воскресить разбитые мечты.

Миллиарды надежд уже канули в Лету. И еще миллиарды погибнут в этой адской печи – войне. Может быть, она ими питается?

Бронетранспортер вибрирует, одна гусеница выскочила из колеи, и нас развернуло на девяносто градусов.

– Почти на месте, – бросает кто-то апатично.

Я не могу разобрать, кто именно. Все остальные равнодушно молчат.

Над броней бортов я вижу пейзаж, наводящий на мысль, что мы со Стариком вообще из Тербейвилля не выбрались. Может быть, мы тоже Fliegende Hollandren[1], прокладывающие по этим развалинам свой бесконечный путь?

Еще одна любимая цель – Ямы. Парни сверху не могут себе отказать в удовольствии пострелять по ним. Это основное звено в системе снабжения и обслуживания клаймеров, точка, в которой переливается в жилы флота вся мощь Ханаана. Ямы извергают потоки людей, боеприпасов и материалов, подобно постоянно действующему гейзеру.

И туда все время поступают на переработку люди с лицами узников концлагерей – клаймерщики.

Я собирался дать правдивый репортаж об отважных защитниках человечества. Мой план нуждается в пересмотре. Ни один такой мне не попался. Клаймермены вечно чем-то напуганы. Они пугливы, как тени. Героизм придумали журналисты. Единственное, чего хотят эти люди, – пережить свой следующий патруль. Их жизнь существует лишь в рамках текущего задания. Свое прошлое мои попутчики сдали в камеру хранения. Будущее простирается для них не дальше возвращения домой, и они не желают говорить о нем: боятся сглазить.

Мы пересекли незримую линию. Здесь другой воздух, другие запахи. Трудно понять, чем это пахнет, когда так трясет…

А! Это море. Пахнет морем и всей этой мерзкой дрянью, которую в него спускают. С тех пор, как открылись Ямы, залив превратился в мусоросборник, куда валятся отработанные подъемники. Может быть, я смогу увидеть один такой всплеск.

Уже здесь можно почувствовать, как дрожит земля от стартов подъемников. Они высылаются каждые десять секунд круглые ханаанские сутки, длящиеся двадцать два часа пятьдесят семь минут. Разных размеров, и самые маленькие больше здоровенного сарая. Подарочные коробки с игрушками для флота.

– Три километра осталось. Как ты думаешь, пройдем? – с усмешкой говорит командир, наклонившись ко мне.

Я спрашиваю, есть ли другие варианты.

Он поднимает к небу свои голубые глаза. Бесцветные губы складываются в тонкую улыбку. Господа устроили себе на радость грандиозный фейерверк. Вспышки отражаются на лице командира, как татуировки из света и тени.

Он выглядит вдвое старше своего настоящего возраста. Лысеет. Лицо изрезано морщинами. Трудно поверить, что это тот самый пухлый ангелочек, которого я знал по Академии.

Смуглянка за рулем закладывает дикие виражи, но его они, похоже, нисколько не беспокоят. Кажется, он находит в этой дикой болтанке какое-то извращенное удовольствие.

Наверху что-то происходит, и я начинаю нервничать. Воздушное представление набирает обороты. Никакие это не учения. Перехваты спустились в тропосферу. Хор наземных орудий с глухим треском и шумом пробует голоса. Даже рев и грохот бронетранспортера не может заглушить их полностью.

Ореол пламени прожигает ночь.

– Бомбер пикирует, – бросает Яневич с драматической интонацией скрипичной струны.

Магические слова. Младший лейтенант Бредли, еще один новичок, сбрасывает с себя ремни безопасности, вскакивает и хватается руками за борт. Костяшки его пальцев белеют. Женщина за рулем – наш Торквемада – решает, что настало время показать нам, на что способна ее тачка. Бредли кидается в сторону бреши на месте выбитой двери погрузочного отсека. Он так напуган, что даже крикнуть не может. Когда он проносится мимо, мы с Уэстхаузом хватаем его за свитер.

– Ты рехнулся? – с недоумением спрашивает Уэстхауз.

Я понимаю, что он сейчас чувствует. Я чувствовал то же самое, когда наблюдал прыжки с парашютом. Даже дурак должен сообразить, что можно, а что нет.

– Я хотел посмотреть…

– Садитесь, мистер Бредли. Вы ведь не так сильно хотите посмотреть, чтобы ваша задница оказалась в списке потерь еще до первого задания, – говорит командир.

– А сколько возникнет проблем! – добавляет Яневич. – Другого офицера искать уже поздно.

Я переживаю за Бредли. Я тоже хочу посмотреть.

– Бомберы скоро прилетят?

Все это я видел в видеозаписи. Ремни безопасности кажутся смирительной рубашкой. Враг приближается, а ты как на ладони, связан по рукам и ногам. Кошмар военного космолетчика.

Они не обращают внимания на мой вопрос. Только сам противник может знать, что он делает. Меня одолевает страх.

Космопехотинцы, солдаты планетарной обороны, гвардейцы – они умеют драться на открытом месте. Их этому учили. Они знают, что надо делать, когда падает бомба. А я не знаю. Мы не знаем. Нам, космолетчикам, нужны стены без окон, панели управления, аквариумы дисплеев – и тогда мы готовы хладнокровно встретить опасность.

Даже Уэстхаузу нечего больше сказать. Он смотрит в небо в ожидании первых признаков абляционного зарева.

Тербейвилль гордится сбитым бомбардировщиком. Наполовину похороненный в битом булыжнике, он показался мне стометровым телом, всплывшим на поверхность Стикса.

Этот стоп-кадр надолго застрял в сознании. Живая картина. Окрашенный алой зарей пар хлещет из треснувшего корпуса. Необычайно живописно.