Московское царство и Запад. Исторические очерки - Сергей Каштанов

Источники, изданные Амвросием, а также отдельные неопубликованные грамоты из монастырских архивов позволили С. Г. Салареву дать самые общие, очень краткие, неточные и сбивчивые сведения о жалованных грамотах. Его обзор русских грамот, вышедший в начале 1819 г.[5], носил еще примитивный, главным образом информационный характер. Но автор энергично подчеркивал актуальность изучения грамот: «Для объяснения некоторых мест истории нашей знание грамот необходимо»[6]. Определения разновидностей жалованных грамот («тарханные», «несудимые», «льготные»), взятые автором из законодательных источников (Судебника 1550 г., Стоглава), толковались в его обзоре весьма произвольно[7]. Однако попытка Саларева причислить «тарханные» грамоты к категории «несудимых» основана, как думается, не только на недоразумении. «Тарханные» грамоты, фиксировавшие бессрочные податные привилегии в большинстве случаев одновременно с судебным иммунитетом, в обстановке господства крепостного права вполне могли приниматься за «несудимые». Экономическая действительность России первой половины XIX в. давала наглядные доказательства того, что «привилегии», которые землевладельцы получали по жалованным грамотам, на практике представляют собой обычное право помещиков. Поэтому более существенной частью жалованных грамот казался их несудимый раздел, где строго определялся объем сеньориальной юрисдикции. Саларев указал мимоходом, что несудимые грамоты выдавались и в странах Западной Европы, хотя сколько-нибудь подробного сравнения русских иммунитетных актов с западными он не производил[8].

Запрещение публично обсуждать крестьянский вопрос (1818–1858 гг.) затормозило изучение феодального иммунитета, однако уже с 40-х годов под сенью этого запрета разгорелась борьба между дворянским и буржуазным пониманием природы привилегий, закрепленных в жалованных грамотах. В 30-40-х годах XIX в. тезис о незыблемости помещичьего землевладения и крепостного права вошел в официальную правительственную доктрину А. С. Уварова (1832 г.). Вместе с тем тогда же правительство настойчиво стремилось использовать достигнутый уровень развития юридической мысли для укрепления пошатнувшегося положения класса феодалов и феодального государства. Кодификационные работы, публикация законов и других правовых материалов служили этой цели. Наметившаяся тенденция дала возможность некоторым прогрессивным историкам и археографам (в том числе П.М. Строеву) поставить работу по изданию исторических источников (главным образом летописных и актовых) на более широкую ногу, введя ее в рамки деятельности официального учреждения – вновь созданной императорской Археографической комиссии[9]. Акты Археографической экспедиции, напечатанные на весьма высоком для того времени археографическом уровне[10], давали исследователям богатейший материал по истории политики и права, но материал, конечно, иллюстративный, случайный, что, с одной стороны, соответствовало самому принципу иллюстративности в юридическом методе буржуазной историографии, а с другой стороны, отражало трудности сбора источников при слабой централизации архивного дела и сосредоточении многих документов в руках монастырей и частных лиц. Такой же характер носило издание «Актов исторических» (1841 г.). В 1836 г. Досифей опубликовал целый ряд жалованных грамот XVI–XVII вв. Соловецкому монастырю[11]. Сразу по основании Губернских ведомостей в 1837 г. в их «неофициальной части» (или «добавлениях») стали издаваться отдельные жалованные грамоты. Регесты значительного числа иммунитетных грамот составил А.Х. Востоков в своем знаменитом описании рукописей Румянцевского музея (1842 г.).

Несмотря на то, что публикации 30-х – начала 40-х годов создали благоприятные условия для изучения феодального иммунитета, специального исследования проблемы иммунитета в это время не велось, поднимались лишь отдельные связанные с ней вопросы, причем оставлялись в тени самые существенные стороны сеньориальной власти феодалов – получение податей и вотчинная юстиция. К проблеме иммунитета подходили окольным путем, начиная с обсуждения сравнительно второстепенного вопроса – о происхождении права феодала взимать таможенные пошлины в пределах своего владения. Ю.А. Гагемейстер верно подметил, что материальной базой этого права служила земельная собственность[12]. У него нет типичных для позднейшей историографии попыток рассматривать феодальное право сбора таможенных пошлин в качестве результата княжеского пожалования. Вывод Гагемейстера довольно точно согласовался с правительственной концепцией, трактовавшей крупное феодальное землевладение и вытекавшие из него права как институты, не допускавшие посягательства на них со стороны центральной власти, а, следовательно, издревле независимые от нее. В. В. Григорьев, выступивший с доказательством подлинности ханских ярлыков русским митрополитам, указывал, что привилегии, зафиксированные в ярлыках, не могли быть вымышленными, ибо духовные корпорации «действительно пользовались ими издревле, так и долгое время после свержения монгольского ига»[13]. При этом он допускал возможность отмены или ограничения привилегий ханами, а впоследствии князьями[14]. Автор неправомерно отрицал политические мотивы выдачи ярлыков и объяснял их происхождение веротерпимостью монгольских ханов[15]. Таким образом, в его концепции иммунитет выступает как обычное право церкви, лишь подтвержденное в ярлыках. Взгляды Ю.А. Гагемейстера и В.В. Григорьева фактически нашли поддержку в работе К. А. Неволина, который писал: «Господин для своих слуг, владелец земель для людей, на них поселенных, были по древним нашим законам природными судьями…»[16]. Право сеньориального суда церкви было, согласно Неволину, только «подтверждаемо (курсив мой. – С. К.) ханскими ярлыками»[17]. Тезис о том, что иммунитетные привилегии возникли независимо от публичной власти, имел в условиях разложения феодально-крепостнической системы определенный классовый смысл. По существу он вполне отвечал интересам широких кругов дворянства, давая историческое обоснование их стремлению сохранить в неприкосновенности свои земельные богатства и связанные с ними вотчинные права. Появление этой концепции стало объективно возможным благодаря определенной эволюции дворянской земельной собственности в XVIII – начале XIX в. Еще в первой половине XVIII в. сохранялись живые воспоминания об условном характере дворянской собственности, о связи ее с государевым пожалованием. Посошков призывал к активному вмешательству государства в отношения между помещиком и крепостным. И позднее идеологи абсолютизма пытались представить помещиков не столько собственниками, сколько уполномоченными правительства – чиновниками, полицейскими, попечителями крестьян (Павел I, В. Н. Каразин и др.)[18]. Однако манифест о вольности дворянства 1762 г., жалованная грамота дворянству 1785 г. юридически оформили фактическое превращение дворянского землевладения в чистую частную собственность, не обусловленную службой государству. Эта буржуизация земельной собственности, сопровождавшаяся ростом частной (рабовладельческой) собственности на работника производства, позволила взглянуть и на иммунитетные права дворянства как на продукт частного права, расценить их в качестве частной собственности, а не политического института, созданного царским пожалованием.