Азарт среднего возраста - Анна Берсенева

Пашка чуть слюной не брызгал от возмущения. Он и так с трудом переносил снобизм, которого Аркадий не считал нужным скрывать, а когда этот снобизм коснулся охоты, то просто взорвался. Сидеть не где-нибудь в лагере «зеленых», а на охотничьей базе, после целого дня, который сам же ты провел в поисках леопарда, разговаривать с людьми, которые, как и ты, приехали в Африку на охоту, – и сквозь губу рассуждать о горькой судьбе несчастных зверюшек!

Правда, непосредственно о несчастных зверюшках Аркадий не высказывался – таких слов просто не было в его лексиконе. Зато склонности к философствованию было в избытке; она-то и привела Пашку в раздражение. И потому, что была сейчас неуместна, и по другой, Пашкой едва ли осознаваемой причине.

В мыслях Аркадия была та самоуверенная поверхностность, которая неизменно раздражает каждого человека, обладающего живым и точным, хотя бы и не слишком изощренным в знаниях умом. Пашка был именно таким человеком, и Александр опасался, что его друг не выдержит и попросту заедет Аркадию в морду.

– Носорога прошлогоднего помнишь? – Пашка обернулся к Александру. – Вся деревня в ножки же кланялась, когда ты его застрелил!

Носорога, застреленного здесь же, в Намибии, Александр помнил прекрасно. Он словно и не зверем был, тот носорог, а сплошным черным сгустком агрессивной энергии. И набросился сразу, как только увидел человека, не дожидаясь не то что выстрела, но даже движения с его стороны. Если бы Александр не попал ему точно в глаз с первого выстрела, неизвестно, чем закончилась бы та охота.

Это был носорог-отшельник, старый самец. Он пришел, чтобы отбить самок у другого носорога, молодого, и все носорожье семейство было страшно встревожено появлением одинокого чужака, настроенного так решительно и разрушительно. Крестьяне из соседней деревни были встревожены еще больше: бой равных по силе самцов не предвещал ничего хорошего. Они и попросили местную администрацию срочно выдать лицензию на отстрел старика, и тот стал в прошлом году для Александра четвертым зверем в Большой пятерке.

– Нет, Сань, ну ты скажи! – повторил Пашка. – Мы ж не уроды. С вертолета не охотимся, самок и детенышей не стреляем. Только старых самцов. А старый самец свое так и так отжил, не зря из стаи уходит. Это ж по природе так, не нами придумано! Скажи, Сань?

Пашка и в пятнадцать лет, когда они только познакомились, говорил точно так же, по-мальчишески: «Скажи, Сань?» – и смотрел с таким же ожидающим доверием.

Александр улыбнулся. За тридцать лет их дружбы Пашка изменился, конечно. Но вот этот взгляд и эти интонации были зримым подтверждением того, что главное в нем осталось неизменным.

– Все правильно, – сказал Александр. – В ЮАР вон гепарды исчезать стали, как только охоту на них запретили.

– Не вижу прямой связи, – пожал плечами Аркадий. – Численность популяции зависит от многих факторов, охота здесь совершенно ни при чем.

– Деньги здесь при чем, – усмехнулся Александр. – Земли фермерские, за каждую антилопу охотник по три тысячи платит. А гепарды на тех же антилоп охотятся абсолютно бесплатно.

– Ну и что? – В глазах у Аркадия появилось злое упрямство.

– А то, что фермеру выгодно гепардов на своих угодьях потихоньку отстрелять, чтобы они дорогостоящих антилоп не уничтожали. Вот и весь фактор численности. Ну, за мою Большую пятерку!

Александр поднял бокал с коньяком, возвращая общее внимание к предмету торжества. Он сделал это не из какого-то особенного миролюбия, а лишь потому, что не тот это был спор, который необходимо завершать победой. Да и… Странная царапинка безразличия, которую он почувствовал у себя в мозгу сегодня на рассвете, когда стоял над мертвым львом, почему-то свербила до сих пор, мешая с прежней самозабвенностью думать и о сегодняшнем торжестве, и об охоте вообще.

Зато Аннушка! О ней Александр думал постоянно, даже когда ее не видел. Она притягивала его внимание так, как будто он был железным, а у нее внутри был запрятан очень сильный магнит. А уж когда она присутствовала в сфере его внимания не абстрактно, а зримо, то отвести от нее взгляд было просто невозможно.

В честь праздника она сняла наконец свою дурацкую бейсболку, и ничто не мешало рассматривать ее лицо. Лицо было отмечено таким совершенством всех черт, что, будь Аннушка постарше, казалось бы холодным. Но при ее сверкающей молодости никакая холодность ей не грозила. Высокие скулы дразнили так, будто разговаривали, а от одного вида ее ярких, чуть приоткрытых губ твердый холодок рождался у Александра в животе и быстро распространялся по всему телу. Аннушка почти не бывала на солнце, но волосы у нее все равно выгорели и падали теперь на плечи белой, с платиновым отливом волною.

Сейчас Аннушкины плечи были скрыты только этим вот платиновым водопадом: она вышла к столу в открытом вечернем платье. Конечно, могло быть, что она сама захотела принарядиться к торжественному ужину, но Александр предполагал, что ее попросил об этом Аркадий. Он был чрезвычайно разборчив в одежде и на ужине, даже обычном, всегда появлялся в дорогущем галстуке и стильной тройке, предназначенной для охоты на уток.

Когда Александр увидел ослепительные Аннушкины плечи, у него не то что в животе похолодело, но даже губы пересохли. Всю свою Большую пятерку он отдал бы за то, чтобы это была не черт знает чья, а его женщина! И как она умудрялась быть такой яркой при таких белых волосах и коже? Просто хоть глаза зажмуривай, чтобы не ослепнуть.

Выпив, Александр взглянул на Аннушку снова, сквозь коньячный прищур. Волосы, плечи, губы, скулы, даже брови – все в ней сияло победной, не замечающей и не сознающей себя красотой молодости. Она была вещь в себе, и за всю свою немаленькую уже жизнь Александр не видел ни одной вещи, которая вызывала бы у него такое бешеное вожделение.

Ему казалось, что даже стоящие по углам мертвые хищники смотрят на Аннушку с тем же чувством.

Зал для ужина был оформлен как классический хантинг-рум: без окон, с камином, с точно направленным на охотничьи трофеи светом. Все семь человек, которые собрались сегодня отметить Большую пятерку, приезжали на эту охотничью базу уже не по первому разу. Исключением был только Аркадий. Ну и Аннушка соответственно.

Ужин подходил к концу. Александр едва заметно кивнул вышколенному официанту, черному как рояль намибийцу в снежно-белом фраке.

– Включите, пожалуйста, музыку, – сказал он; как и вся здешняя прислуга, намибиец понимал по-английски. – Дама хочет танцевать.

Танцевать хотела отнюдь не дама, а сам Александр. И даже не танцевать он хотел – не мальчишка же, впервые попавший на дискотеку! – просто в танце было бы вполне естественно обнять Аннушку, прикоснуться к ее сводящим с ума плечам. На то, что это может не понравиться Аркадию, ему было плевать. Запретить не сможет и драться не полезет, а если полезет, то и это не проблема. С детства знакомый азарт заиграл у Александра в груди веселыми пузырьками, словно он пил не коньяк, а хорошее французское шампанское.

Официант оказался понятливый: музыку включил медленную, томную, как южная ночь. Никто не понял, что музыка означает танцы – решили, что это просто новый фон для беседы.