Выживший. Роман о мести - Майкл Панке

Сент-Луис

Уважаемый мистер Пиркенс!

К сожалению, я вынужден исполнить неприятную обязанность и изложить вам события последних двух недель – события, способные круто поменять (хотя и не нарушить) наши планы, связанные с Верхней Миссури.

Как вам, вероятно, известно к этому часу, отряд нашей пушной компании был атакован индейцами племени арикара после благополучной закупки у них шестидесяти лошадей. Арикара напали без малейшего повода с нашей стороны, убили шестнадцать человек, ранили около дюжины и угнали обратно коней, «проданных» нам накануне.

Нападение принудило меня отступить вниз по реке и безотлагательно обратиться за помощью к полковнику Ливенворту и регулярной армии, поскольку арикара своим нападением открыто попрали законное право граждан Соединенных Штатов беспрепятственно пересекать реку Миссури. Я также попросил о содействии наш собственный отряд (под командованием капитана Эндрю Генри), который подошел к нам из форта Юнион, подвергаясь немалому риску.

К девятому августа мы имели против арикара сводное войско из семисот человек, включавшее двести солдат Ливенворта (с двумя гаубицами) и сорок наемников пушной компании Скалистых гор. Мы также нашли союзников, пусть и временных, в лице четырехсот воинов племени сиу, чья вражда с арикара уходит корнями в исторические разногласия, природа которых мне неизвестна.

Объединенных сил нам с лихвой хватило бы, чтобы выдержать бой, отомстить арикара за предательство и вновь открыть Миссури для нашего дела. Крушением планов мы обязаны исключительно нерешительности полковника Ливенворта.

Обстоятельства этого бесславного похода я сообщу по возвращении в Сент-Луис, сейчас достаточно сказать, что неоднократные отказы полковника атаковать малочисленного врага позволили всему племени арикара уйти из наших рук. В результате Миссури перекрыта: между фортом Бразо и поселениями племени манданов укрепились три сотни арикарских воинов, намеренных пресекать любые наши попытки выйти к верховьям Миссури.

Полковник Ливенворт вернулся в гарнизон форта Аткинсон, где, несомненно, проведет зиму перед уютным камином, тщательно взвешивая возможности. Я не намерен его ждать. Наше предприятие, как вам известно, не может терпеть задержку в восемь месяцев.

Эшли перечитал написанное. Тон вышел слишком жестким: письмо дышало гневом, однако не передавало главного – бодрого настроя, нерушимой веры Эшли в собственные силы, в способность добиться успеха. Бог привел его в сад неиссякаемых щедрот, в благословенный край, где счастье ждет любого, кому хватит мужества его добиться. Собственных недостатков Эшли не скрывал – он воспринимал их как помеху, которую надлежало одолевать умелым сочетанием достоинств. Он знал, что неудачи неминуемы, но не собирался мириться с поражением.

Нынешний удар судьбы нужно обратить себе на пользу: пока конкуренты дремлют – мы должны действовать. Поскольку Миссури перекрыта, я решил послать на запад две группы другим путем. Капитана Генри я отправил по реке Гранд – подойти как можно ближе к верховьям и вернуться в форт Юнион. Вторая группа под руководством Джедидайи Смита двинется вверх по реке Платте и выйдет к водам Большого Бассейна.

Вы, несомненно, не меньше моего огорчены задержкой. Мы потеряли время – тем решительнее предстоит действовать. Я велел Генри и Смиту не возвращаться весной в Сент-Луис: мы выйдем к ним сами, в условленном месте заберем добытую пушнину и пополним их припасы. Таким образом мы сэкономим четыре месяца и хотя бы частично наверстаем время. Покамест же я предлагаю набрать в Сент-Луисе новый отряд трапперов и весной отправить его за добычей. Командовать буду я сам.

Свечной огарок зашипел, рассыпав кругом клочья черного дыма. Эшли, очнувшись, поднял голову – час поздний, усталость давала себя знать. Окунув перо в чернила, он решительно и спешно застрочил по бумаге, заканчивая письмо.

Прошу как можно скорее передать нашим партнерам – в самых решительных выражениях, – что я совершенно уверен в успехе задуманного. Провидение открыло нам путь к неисчислимым богатствам, нам остается лишь явить все свое мужество и взять то, что нам причитается.

Ваш преданный слуга,

Уильям Г. Эшли

Двумя днями позже, 16 августа 1823 года, из Сент-Луиса прибыла лодка Кайовы Бразо. В тот же день Уильям Эшли, снабдив людей необходимыми припасами, отправил свой отряд на запад. Ближайшую встречу назначили на лето 1824 года, место договорились определить через курьеров.

Уильям Генри Эшли вряд ли понимал, что изобрел схему, которая станет символом целой эпохи.

23 августа 1823 года

Одиннадцать человек сгрудились в лагере, не зажигая костра. Крутой берег реки Гранд давал сносное прибежище, зато дальше простиралась равнина, не сулящая никакой защиты: разведи огонь – и тебя увидят за много миль. А для трапперов, не желающих нарваться на очередную вылазку индейцев, скрытность была главнее всего.

До темноты оставался час, охотники занимались кто чем: чистили винтовки, латали мокасины, ужинали. Парнишка, рухнувший на землю в первую же минуту привала, спал в потрепанной одежде в стороне, раскинув длинные руки и ноги.

Охотники, разделившись на кучки по трое-четверо, сидели на корточках под кромкой берегового обрыва, жались спинами к камням или кустам в поисках призрачной защиты.

Обычный для лагеря гомон успел слегка притихнуть после боя на Миссури, а потом и вовсе умолк после второго налета индейцев три ночи назад. Переговаривались редко и безрадостно, приглушенными голосами – памятуя о погибших товарищах, чьи тела остались позади, и о таящихся впереди опасностях.

– Как думаешь, Хью, сильно он мучился? Три дня из головы не идет. Неужели мучился?

Хью Гласс глянул на говорившего – Уильяма Андерсона и, помолчав, ответил:

– Да нет, вряд ли.

– Он ведь старший. Из всех братьев старший. Уезжаем мы из Кентукки – а наши-то ему твердят, чтоб за мной приглядывал. Чтоб он, понимаешь, за мной. А мне ни слова не сказали. Никому и в голову не пришло.

– Уилл, ты для брата сделал что мог. Горько, но правда: когда в него угодило ядро – он уже не дышал.

– Надо было тогда и схоронить, – раздался из прибрежной тени новый голос. – А не таскать за собой лишних два дня.

Говоривший привстал на корточках, в густеющей тьме лица было не разглядеть – лишь темная борода да белый шрам в форме рыболовного крючка, выгнутый книзу от угла губ. Шрам не зарастал щетиной, и оттого лицо казалось застывшим в вечной ухмылке. Бородач водил ножом по точильному камню, медленный скрежет вторил словам.

– Заткнись, Фицджеральд! Иначе вырву тебе язык, клянусь могилой брата!

– Могилой? Там есть что назвать могилой?

Сидящие поблизости встрепенулись – таких издевок никто не ожидал, даже от Фицджеральда.