Наваждение - Елена Ласкарева

— Обожгусь?! — изумилась Русалочка, и мне волей-неволей пришлось вернуться на землю. — Но ведь лед холодный!

— Это же двуокись углерода, минус семьдесят восемь с половиной градусов, — нудно забубнил я, совершенно растерявшись от ее женской логики… нет, скорее, от ее женского обаяния. — Потрогать это вещество — все равно что на лютом морозе прикоснуться к металлу. Обморожение и ожог — явления одного порядка.

— Порядка… да… с порядком у меня всегда туго. И по химии в аттестате тройка, — словно оправдываясь, произнесла девушка.

— А это не химия, это физика. Охлаждение оксида при обычном давлении…

Боже, что за глупости я нес! Нет бы представиться, завязать знакомство, сказать комплимент, пофлиртовать наконец! Но я всегда был лишен той легкости, с какой многие мужчины вступают в контакт с хорошенькими девушками… К тому же Русалочка была не просто хорошенькой. Вернее, она вовсе не была хорошенькой.

Она была — само чудо.

— А у меня и по физике троечка. — Это было сказано со вздохом, и даже вздох оказался музыкальным. — Я ничего не понимаю во всяких умных законах. Я серенькая.

«Нет, нет!» — хотелось крикнуть мне, но она уже обернула руку полой халатика. Я поспешно натянул манжету спортивной куртки до самых кончиков пальцев, и мы вместе, присев на корточки, начали собирать на газету злополучную двуокись углерода, охлажденного при нормальном давлении.

Того самого углерода, из которого при определенных условиях рождаются бриллианты…

Отодвинулась вагонная дверь, и из тамбура в наш коридор шагнул высокий молодой брюнет, похожий на супермена из голливудских боевичков.

— Бляха-муха, Тюха-Катюха! — воскликнул он и сердито, и весело одновременно. Надо сказать, весьма артистично это у него получилось. — Обыскался тебя, думал — отстала от поезда. Что это у вас тут за горы айсбергов? Гибель «Титаника» в миниатюре?

Девушка виновато подняла узенькие плечи, и ее голубые глаза сразу как-то потускнели:

— Вот… купила пломбир… уронила… не сердись…

— Не сержусь. Даже не удивляюсь, — хохотнул парень. — У Тюхи-Катюхи и руки-крюки.

— Мы сейчас все подберем, оно не растаяло еще!

— Ты что, сбрендила? — оскорбился супермен. — Думаешь, я буду с полу есть, как голодающий Поволжья? Пусть мы и с Поволжья, но мы не нищие, запомни, Катенька! И у нас есть своя поволжская гордость! Хм, во всяком случае — у меня. А вообще-то я шоколадное терпеть не могу, ты разве забыла?

— Другого не было, извини, — залепетала моя Русалочка, которую, как я понял из этого диалога, звали Катей. — Все равно, надо прибрать тут. Ты иди, я сейчас…

Парень глянул сверху вниз на меня, все еще сидевшего на корточках. Или, точнее, сквозь меня:

— Джентльмен приберет. Все равно уже взялся. Пошли.

Я видел, что бедняжка не смеет его ослушаться, но и передо мной испытывает неловкость. Мне стало ее жалко, и я кивнул, вместо того чтобы ответить этому самоуверенному красавчику резкостью.

— Конечно, приберу. Все равно уже взялся. Не беспокойтесь. Идите.

— Спасибо! — Улыбка расцвела на ее лице, как вешний бутон, а я, наверное, к этому моменту уже любил цветы.

— Не за что. Все равно заняться нечем.

Я глядел ей в спину — узенькую, с проступающими сквозь тонкую ткань халатика позвонками. Позвонками… звонки… серебряные колокольчики… музыка…

И вдруг дикая мысль мелькнула у меня. Я, всегда такой чопорный, даже для одинокого холостяцкого завтрака сервирующий стол по всем правилам — с двумя тарелками, нож справа, вилка слева, — короче, я решил подобрать с затоптанного вагонного пола и по крайней мере лизнуть этот шоколадный пломбир. Как голодающий Поволжья.

Но, наверное, пребывал я в полной прострации, потому что по ошибке взял да и лизнул кусочек сухого льда. Обжег кончик языка.

Минус семьдесят восемь с половиной градусов Цельсия — не шутка. Да уж, мне было не до шуток…

За всю дорогу до Москвы мне удалось урывками видеть ее еще несколько раз. И даже однажды перекинуться с ней парой слов.

Она спросила, нет ли у меня знакомых в каком-нибудь театральном институте. Но таковых не имелось, среди людей искусства я никогда не вращался, и Катя потеряла ко мне всякий интерес.

В последний раз я поглядел на мою Русалочку, выйдя из поезда в Москве, на перроне Ярославского вокзала.

Она семенила за своим спутником, с трудом волоча тяжеленный чемодан. У спуска в метро толпа сомкнулась за ней, и я потерял ее из виду.

Как мне тогда казалось — навсегда.

…А моя жизнь с того дня потекла совсем по-иному. Конечно, я не забросил свои камушки и не сменил профессию. Зато стал замечать и ценить многое из того, чего прежде для меня попросту не существовало.

Оказывается, так здорово, когда после холодов начинают лопаться почки на деревьях и из них выглядывают влажные зеленые клювики, которые потом превращаются в сочные листья!

Но есть своя трогательная, щемящая красота и в том, что листва по осени желтеет или краснеет, готовясь проститься с земным существованием.

Оказывается, можно пожалеть и приютить тощего помоечного котенка. И даже привязаться к нему.

Оказывается, слабые люди не всегда никчемные…

Оказывается, воспоминания и мечты могут быть куда реальнее, чем все предметы материального мира, вместе взятые…

Но вот главное открытие: оказалось, есть на свете вещь гораздо более загадочная и непостижимая, гораздо более заманчивая, чем структура самого сложного кристалла.

Это — любовь.

Ее глаза на звезды не похожи,

Нельзя уста кораллами назвать,

Не белоснежна плеч открытых кожа,

И черной проволокой вьется прядь.

С дамасской розой, алой или белой,

Нельзя сравнить оттенок этих щек.

А тело пахнет так, как пахнет тело,

Не как фиалки нежный лепесток.

Ты не найдешь в ней совершенных

линий,

Особенного света на челе.

Не знаю я, как шествуют богини,

Но милая ступает по земле.

И все ж она уступит тем едва ли,

Кого в сравненьях пышных оболгали.

Уильям Шекспир

В конце того давно минувшего, но незабываемого мая, когда Екатерина Криницына заканчивала восьмой класс, ночи в Рыбинске уже стояли такие теплые, что можно было гулять хоть до самого рассвета.

…Услышав тихий свист под окном, Катя выскользнула из-под одеяла, под которым лежала прямо в платье.