Желание - Ричард Флэнаган

– Да что такое? – спросил Диккенс, смотря куда-то в толпу через плечо Форстера. Он перевел счастливый горящий взгляд на секретаря:

– Да говори же наконец, мой дорогой братец мастодонт.

Диккенс все еще был настроен на радостный лад, отпуская шуточки, он все еще был возбужден успехом, и тем труднее казалась задача, которую Форстер должен был выполнить.

– Малышка Дора… – нерешительно произнес он. Губы его дрогнули, не в силах закончить предложение.

– Дора? И что же?

– Я… – Форстеру хотелось так много сказать Диккенсу, но он не мог найти правильных слов. – Чарльз, мне очень жаль… – Форстер уже корил себя за поспешность, потому что все это было неправильно, стоило изложить как-то по-другому. Он всплеснул рукой – его обычный жест, когда нужно что-то доказать, но сейчас доказывать было нечего. Форстер грузно привалился боком к стене – даже его огромность казалась ему сейчас неуместной.

– Короче, у нее начались судороги, и… – наконец выдавил он.

– Когда? – спросил Диккенс.

– Три часа назад. Сразу после нашего отъезда.

Шел год 1851-й. Великая лондонская выставка[3], проходившая в стеклянном павильоне, явила собой торжество человеческого разума. Но писатель Дуглас Джерролд высмеял и саму выставку, и Хрустальный дворец. Тогда же в Нью-Йорке вышел роман[4] о том, как был обнаружен наконец легендарный белый кит. Книга потерпела неудачу. В это же самое время в сером и гремящем порту города Стромнесс, Оркнейские острова, леди Джейн Франклин провожала в белое ледяное никуда вторую из череды многих неудачных экспедиций, пытавшихся обнаружить еще одну «легенду» – ее пропавшего мужа.

Маленькая девочка что есть мочи неслась через заросли травы валлаби[5] почти с нее ростом. Ей доставляло радость чувствовать, как обвивают ее лодыжки шелковистые нити в капельках росы, ощущать подошвами ног землю: летом такую влажную и мягкую, а зимой – сухую, покрытую слюдяной коркой. Девочке было семь лет, и все ей казалось новым и необычным – и эта прекрасная земля, от которой исходили внутренние токи, пронизывающие ее детское тельце от пяток до макушки, а потом устремляясь вверх, к солнцу, и сам процесс стремительного бега. Даже страх и осознание того, что нужно нестись без остановки, были упоительными. Девочка уже слышала истории про духов, умеющих летать, и вдруг подумала, что, если побежать еще быстрее, возможно, она тоже поднимется над землей и скорее достигнет того места, где ей необходимо было оказаться. Но тут она вспомнила, что летают только духи мертвых, и решила все-таки просто бежать.

Она неслась мимо домов, где жили ее черные сородичи, неслась сквозь воздух, оглашенный квохтаньем домашней птицы и лаем собак. Наконец она миновала часовню, взбежала по склону холма, на вершине которого стоял самый главный дом их поселения, носившего название Вайбалена. Вскарабкавшись по трем ступенькам, девочка сложила ладонь в кулачок и постучала в дверь – точно так, как это делали белые люди, и точно так, как ее учили поступать в подобных случаях.

Хранитель оторвался от записей своей лекции по легочным заболеваниям, увидев, что к нему пришла маленькая аборигенка. Она была боса, фартук поверх платья был грязен, а на голове была надета вязаная шапка из красной шерсти. Девочка запыхалась, хлюпая желтой соплей, которая то надувалась словно шарик, то сдувалась. Малышка посмотрела на потолок, оглянулась вокруг, а потом снова уставилась в пол.

– Что такое? – Хранитель почувствовал раздражение. Эта девочка, как и весь ее народ, смотрела куда угодно, только не в глаза собеседнику. Ее настоящим именем было Леда – именно так ее нарекли при крещении. Но к ней все равно обращались, используя ее старое имя. Хранитель недовольно поймал себя на том, что и он сделал то же самое. – Что такое, Матинна?

Девочка продолжала стоять, уставившись в пол. Потом правой рукой почесала левую подмышку, по-прежнему молча.

– Дитя мое, что случилось?

И вдруг, словно спохватившись, словно вспомнив, почему она тут оказалась, Матинна произнесла:

– Роура.

Так аборигены называли дьявола. Девочка вскинула голову и затараторила, словно кто-то невидимый нацелился ей в сердце копьем:

– Роура! Роура! Роура!!!

Хранитель вскочил из-за стола, схватил из выдвинутого ящика складной нож и выбежал на улицу, а вслед за ним и девочка. Они неслись в сторону сдвоенных кирпичных домиков с общей террасой, построенных под руководством Хранителя, – таким образом он хотел развить в аборигенах любовь к английскому уюту, чтобы они забыли про свои продуваемые насквозь хижины. Ему было приятно думать (ведь до того, как стать Хранителем, он был плотником), что, если вдруг вычеркнуть из сознания это белое песчаное побережье, усыпанное бурыми валунами, эти мясистые гигантские кельпы[6], торчавшие из воды, этот неприветливый и непроходимый лес, тянувшийся вдали бесконечной стеной, если просто забыть, что они живут на этом проклятом диком острове на задворках мира, и сконцентрировать внимание на новехоньких кирпичных домиках по обе стороны дороги, то можно представить, что ты живешь на только-только отстроенной улице в современном Манчестере, например.

Когда они подошли к дому с табличкой «17», Матинна остановилась на мгновение и запрокинула голову к небу, словно скованная неведомым страхом. Хранитель хотел было подняться по ступенькам, но тут увидел птицу, наводившую ужас на аборигенов. Темной тучей на крышу спланировал черный лебедь. Говорили, эта птица забирает человеческие души.

Стоило только открыть дверь, как в нос ударил резкий запах жира птенцов тонкоклювого буревестника вперемешку со смрадом немытых тел. Хранителя обуял невыразимый страх: этот запах гнилой плоти был как-то связан с ним, его действиями и верованиями. С самого начала зарождения колонии его мучила мысль, что все эти люди, так сильно любимые им, люди, которых он спас от опустошительных набегов белых поселенцев, что гоняли их как дичь, подстреливали словно кенгуру, – эти люди, которым он нес божественное просветление, продолжают умирать странной смертью. И это как-то связано с ним самим. В этой мысли отсутствовала какая-либо рациональность. Странное, недопустимое предположение, которое можно было бы объяснить обыкновенной усталостью. Но мысль эта все возвращалась и возвращалась. В такие минуты у Хранителя начинало жутко ломить голову, вот тут, чуть выше лба, и тогда он устало валился в постель.