Джунипер. История девочки, которая появилась на свет слишком рано - Томас Френч

Я никогда не забуду, что значит бояться; бояться заводить друзей, танцевать на публике, раздеваться на пляже, болтать в классе, приводить в дом мальчика. Я буду защищать ее дикость. Она непременно принесет в дом бездомного кота, кролика или птенца. Я покажу ей, как ухаживать за ним, и скажу, когда и как его нужно отпустить на волю.

Это была уверенность, а не просто желание. Когда я была маленькая, я спросила у мамы, как получить ребенка. Она ответила: «Ну, во-первых, тебе нужно его захотеть».

Только желание имело значение.

Когда родилась наша дочь (долгое время все шло не по плану, уверенность сменилась сильнейшим желанием, а желание победило все трудности), она выглядела точно так же, как тот птенец. Она была узловатой, словно бумажной, прозрачной и слепой. Я прекрасно понимала, что не всех выпавших из гнезда живых существ нужно спасать, однако никто не мог нам этого запретить. Кто в той ситуации был более беспомощным: мы или она? Ее беззубый ротик молил о помощи. Мы смотрели на нее через окно в пластиковом боксе.

Чтобы понять, насколько нереальным было ее появление на свет и сколько преград мешало ее первому вдоху, мы должны вернуться в то лето, когда я вырастила голубую сойку. Это было лето, когда я впервые встретила Тома, сыгравшего яркую эпизодическую роль в моей юности. На протяжении всех последующих лет я задумывалась об абсурдности всего произошедшего.

Том был одним из спикеров в журналистском лагере для старшеклассников, который я посещала. Ему было чуть за тридцать, и он был преуспевающим репортером, женатым и с двумя детьми. Я читала «Сент-Питерсберг таймс» с пятого класса. Мне нравилось озорство, с которым он писал о школьной администрации, подвергающей цензуре статьи журналистов-старшеклассников. Мне нравились сострадание и пылкость, с которыми он написал целую серию статей об убийстве женщины в Галфпорте. Его тексты были смелыми и увлекательными, как романы. Я с замиранием сердца читала подпись под каждым из них: Томас Френч.

В тот день на нем была фиолетовая рубашка и черно-белые полосатые шнурки. Стильные очки закрывали пол-лица, темные волосы, уже тронутые сединой, ниспадали на лоб. Он был милым, но производил впечатление «ботаника», что внушало мне некоторую уверенность. У меня была очень низкая самооценка, и, хотя мои литературные работы часто хвалили, я понимала, что они просто не хотят меня расстраивать. Том тоже не чувствовал себя вполне уверенно: пил диетическую колу, постоянно посматривал в окно и поправлял волосы. Его нервозность позволяла мне поверить, что работа, которую он выполняет, под силу и мне.

Он призывал нас обходить стороной сухие заголовки и предложения со страдательным залогом и вместо этого пытаться вывести на поверхность реальную историю, советовал нам уводить читателя в «тайный сад», будь то помещение для персонала маникюрного салона, угол школьной учительской или любое другое место, в котором заключаются тайные соглашения и передается власть. Реальные истории нельзя найти в пресс-релизах. Их не оглашают, но они произрастают вокруг нас и ждут, когда мы их сорвем. Он говорил, что наши интересы не тривиальны.

В тот день я написала о нем. В абзаце, называемом журналистами «орехом», где формулируется суть дела, я написала: «Он ничего не делает наполовину».

Я не влюбилась, не разрушила его брак и не украла его детей. Это было бы абсурдом и преступлением. Но я изменилась. Открылась. Я стала замечать красоту в деталях, возвышенное в обыденном. Его уроки остались со мной и стали частью меня.

Я окончила школу, пошла в колледж и каждое лето стажировалась в «Сент-Питерсберг таймс». Несколько раз я влюблялась.

Первым был Рик. Я любила его, как наркотик. Однако через три года я оставила его, поняв, что у него никогда не будет детей. Ведь мне было всего двадцать два, и моя маленькая дикая девочка уже существовала для меня. Следующим был Билл — талантливый и душевный профессор журналистики. Я рассталась с ним, когда переехала в южную Флориду, чтобы преподавать. За ним последовал привлекательный и легкий в общении персональный тренер, которого я променяла на магистратуру и целую серию похожих друг на друга интеллектуалов из округа Колумбия. С одним я рассталась, потому что он был слишком худым, а с другим — потому что он был чересчур потливым.

Когда я снова встретила Тома, мне было двадцать восемь.

В то время я оканчивала магистратуру в Мериленде и пыталась найти постоянную работу в «Сент-Пит таймс». Тому было чуть за сорок. Он уже получил Пулитцеровскую премию, развелся и снял очки. Его лицо осунулось, волосы практически полностью поседели, а сыновья теперь учились в начальной школе. У Тома была постоянная «девушка», старше его. Он называл ее «милая женщина».

Мы встретились за ужином, когда я прилетела во Флориду на собеседование. Это не было свиданием, но мы так легко нашли общий язык, что наш ужин очень быстро стал на него похож. Том не переставая говорил, как сильно он хотел дочь. Пока я пыталась подцепить вилкой кусочки трески, мои яичники делали сальто. Том был все таким же открытым. Он пек печенье, помогал детям в школе и шил для сыновей костюмы на Хэллоуин. Он не боялся говорить о трудностях. Он был полной противоположностью всех мужчин, которых я знала. Ужин продолжался четыре с половиной часа.

Он обнял меня на прощание, и я все еще ощущаю его запах.

Сумасшедшая химия между нами была для меня удивительна. Он слишком взрослый, слишком низкий, слишком разведенный. Не пара для меня во всех отношениях. Том не любил животных, грязь, овощи, спорт, незнакомую еду, ремонт и свежий воздух. Он был эмоциональным и чрезмерно чувствительным. Он слишком много говорил. И у него была женщина.

Тем летом Том приехал в Балтимор, чтобы преподавать в колледже. Я пришла на его лекцию, в которой он сравнивал писателя с Моне. Он говорил, что как художник наблюдал за переменами в облике Руанского собора при перемещении солнца, так и писатель, принимая во внимание естественную последовательность событий, придает своему произведению форму и наделяет его силой. Мне казалось, рядом с Томом я купаюсь в другом свете.

На следующий день еще до того, как выйти из отеля и пойти поужинать, он вовлек меня в пугающий разговор о нашей очевидной взаимной симпатии, называя при этом свою подругу по имени. «Я неплохой парень, — сказал Том, — но я тоже человек, и я не женат». Заткнись, кричал мой мозг. «Поэтому мне нужно принять решение и, — господи, неужели он до сих пор говорит? — и я хочу, чтобы ты уважала…»