Письмо - Виктор Борисов

какого-нибудь укрытия. Я встал со скамейки и направился к нему.

— Доброго дня, — поприветствовал я его.

— Сильный дождь. Если хотите, я могу вас проводить до ближайшего навеса.

Он взглянул на меня каким-то уставшим и несколько отсутствующим взглядом.

— Спасибо, не надо.

— Дождь усиливается и, похоже, это надолго, — добавил я.

Дождь — это ерунда, сынок, — сказал старик. — Ступай.

— Хорошо, как скажете, — ответил я и, не найдя что добавить, двинулся дальше вдоль аллеи, обходя, уже начинающие образовываться, лужи.

Я дошел до выхода из парка и оглянулся. Старик все еще сидел на том же месте в глубине аллеи. «Должно быть уже полностью промок», — подумал я. И всё же что может заставить человека сидеть без движения и мокнуть под дождем? Определенно какой-то странный тип.

Я вбежал в почтовое отделение. Народу практически не было. Купил конверт с марками и направился к выходу. В помещение стояла духота, а после быстрой ходьбы, она показалось просто невыносимой. Я вышел на улицу.

Дождь стучал по небольшому козырьку над входом. Я достал письмо с намерением перечитать его еще раз. Капли дождя в некоторых местах размыли чернила, но все слова были читаемы. Я медленно прочитал письмо в последний раз. Пожалуй, лучше я не смогу написать. Немного постояв перед почтовым ящиком, я согнул лист бумаги, запечатал его в конверт и бросил в ящик. Письмо упало на дно с едва различимым бумажным шелестом, а у меня с плеч свалилась гора. Абсолютно бесшумно.

Вернуться домой я решил тем же путем что и пришел. По какой-то причине старик не выходил у меня из головы. Пока я был на почте, ко мне пришла мысль, не бог весть какая, но которая не приходила ко мне во время общения со стариком: нужно было предложить вызвать ему такси и настоять, если он начнет возражать. Шансы, конечно, были невелики, но я все же решил попробовать поговорить с ним еще раз.

Я перешел улицу и оказался перед аркой центрального входа в парк, в самом начале аллеи, на которой ранее встретил старика. Я взглянул вдаль, пытаясь разглядеть там ли он. Вдалеке толпились какие-то люди, но старика не было видно. Наверное, ушел уже куда-то за это время. В любом случае я решил подойти поближе.

Я опустил зонт по направлению своего движения, защищаясь от встречного ветра и дождя. Смотря себе под ноги, я старательно обходил уже приличного к тому моменту размера лужи.

Наконец я дошел до места, где в последний раз видел старика. Вокруг были люди, стоял гул голосов. Я поднял зонт и замер в оцепенении: прямо передо мной, чуть возвышаясь над зонтами, висело тело человека. Я, конечно же, мгновенно узнал и костюм и широкополую шляпу. Старик висел на ветке дерева за спинкой скамейки, с которой он, очевидно, и сделал свой последней шаг. Его голова была наклонена в сторону, бледное лицо замерло в мученической гримасе, глаза закатились, веки были приоткрыты. Его одежда полностью промокла, полы шляпы обвисли по краям, и с них активно стекала вода.

Тележка стояла на скамейке. Очевидно, он придерживался за ее ручку когда забирался на спинку. Ветка согнулась под тяжестью его тела, но не сломалась. Ботинки висели всего в паре десятков сантиметров над землей. Руки безжизненно свисали вдоль тела, кисти были согнуты в неплотные кулаки.

—

«Вызвали скорую и полицию?» — поинтересовался я у рядом стоявшего мужика.

— да да…

— Вы видели как это произошло?

— Он уже висел, когда я подошел.

Я не стал продолжать попытки выяснить детали произошедшего. Это было лишено всякого смысла.

Мне подумалось, что он не мог все это осуществить быстро: забраться на спинку скамейки, балансируя на ней, перекинуть и зафиксировать веревку. Да и вообще с его ногой это выглядело просто нереальным.

Пока он всё это медленно делал, никто его не остановил или не видел, не заметил, не обратил внимания, а тонкая ветвь оказалась достаточно прочной и не обломилась под тяжестью его тела.

Казалось, у него было мало шансов осуществить задуманное, но вот он висит передо мной наглядным опровержением.

Послышался приближающийся вой сирен скорой помощи. Я еще раз взглянул на его лицо, — «А не такой уж ты и старый…»

Вернувшись домой, я не мог найти себе место и постоянно мысленно возвращался в событиям сегодняшнего дня. Я чувствовал неописуемо тяжелый душевный гнёт и подавленность. При этом я находил это своё состояние странным и даже не совсем логичным. Сколько смертей мы видим вокруг, читаем в новостях? Казалось, смерть, в особенности незнакомых нам людей, стала чем-то обыденным, привычным и должна была совершенно перестать нас шокировать.

Я заварил чай и сел за письменный стол. За окном уже стемнело, дождь барабанил по отливу окна. Было слышно, как подхватываемые порывом ветра капли дождя хлестко ударялись о стекло. Я очередной раз начал прокручивать события прошедшего дня и вдруг понял: чувство, которое не давало мне покоя, в сущности, было ничем иным как чувством вины. Получалось, что я считал себя виновным, полагал, что мог помочь этому несчастному, но не сделал этого. Но так ли это на самом деле? Я попытался с ним заговорить, предложил старику свою помощь, возможно недостаточно убедительно, недостаточно настойчиво, но и насильно лезть в душу другого человека неправильно, да и бесполезно.

Теперь мне казалось столь очевидным его намерение, столько всего сигнализировало, о том, что человек на грани и что-то задумал: и его реакция на дождь и отсутствующий взгляд в разговоре со мной и стремление к уединению. Я же казался себе трагически невнимательным.

Еще меня занимал вопрос, почему он решил сделать это публично в парке? Почему он не мог тихо свести счеты с жизнью у себя дома? Зачем было пугать прохожих, среди которых могли быть и дети.

Мне подумалось, что одиночество, доведенное до отчаяния, ищет к себе внимания даже после смерти.

Удивительно как быстро информация распространяется в наше время. Прошло совсем немного времени и вот я уже читаю краткую заметку о происшествии в местном интернет издании. Среди прочего в ней говорилось, что при самоубийце, во внутреннем кармане пиджака, было обнаружено письмо с просьбой отправить по указанному адресу его сыну. Отмечалось, что факт самоубийства не вызывает у следственных органов никаких сомнений. Текст письма в заметке не приводился, но сообщалось, что в нём старик просил у сына прощения за нанесенные обиды, за эгоизм и жизнь для себя, признавался, что любит сына всем сердцем, но уже ничего не может изменить,