Инка - Улья Нова

Со дня этой случайной встречи в городе, что оставила в сердце не то песок, не то камень, Инка стала скрипеть зубами по ночам. Она хныкала во сне и злилась. Щенок! От него же за версту веет вниманием и заботой. Инка никак не могла понять, почему родители больше знать ее не хотят, почему уверены, что она – пятно на семье? Неужели амулеты, бусы из камешков и замшевые платья способны сбить с толку род-племя?

Больше всего она боялась, что однажды, после такой скрипучей ночи, проснувшись на подушке, сырой, словно с потолка бил-шумел водопад, встанет с постели уже другая Инка, сердитая и мстительная. Этого никак нельзя было допустить, потому что надо было обязательно не обозлиться и остаться прежней.

Она признавала: брат очень изменился, его точно подменили, мир его изменился, глаза его стали холоднее зимнего стекла. Но разве все это мешает Инке кружить мечтой вокруг того же лета солнечных ласк, снова с наслаждением переживать замусоленные, засоленные слезами объятия, нежные покусывания, игривые царапанья коготками, бархат его смуглой, встревоженной и разогретой кожи. Лето ведь было хорошее, теплое, и это следует признать. Поэтому Инка упрямо отказывалась ждать от жизни чего бы то ни было, кроме горсточки тех ясных, летних дней. От напряженного ожидания окружающее становилось теснее новеньких джинсов, кусало и раздражало, как грубая шерсть, представлялось зверушкой что качается перед лобовым стеклом и отвлекает от главного – упорного ожидания конкретных событий и конкретного человека. От этого делаешься рассеянной и теряешься.

Нельзя сказать, чтобы Инкина жизнь была уж совсем как беспросветная ночь островов Заполярья. Ничуть, были здесь и солнечные оттепели, было место для удовольствий. По воскресеньям Инка ходила на большой крытый базар отдыхать. Застыв на балконе второго этажа, она с наслаждением дышала ароматами маринованного чеснока и квашеной капусты, рассматривая сверху суету и богато разложенную провизию на лотках. Горы апельсинов и мандаринов, сочно-бордовые окорока с розоватыми прожилками, аккуратно разложенные яблоки, сардельки, бочки с квашеной капустой, аквариумы с живыми карпами, янтарный, тугой мед в банках, пушистая зелень петрушки и укропа восхищали Инку изобилием и красотой.

Она пугалась шума, резких уличных гудков, крикливых дворников, недовольных кассирш. Неожиданное замечание полоумной служащей банка могло испить ее силы на целый день, а несколько незлобных, но болезненных пинков в метро делали недовольной и больной. Ощущая себя весьма уязвимой, она пыталась защититься от натиска мегаполиса в разных его проявлениях. Это было предметом долгих ее размышлений: как спасти себя от шума и дыма городского? Как узнать, не подстерегает ли опасность с копьем вон за тем поворотом, не таится ли где среди переулков зверь-злодей? Как определить, где брод, по какой стороне улицы лучше идти, чтоб дойти? И еще на многие-многие вопросы стоило найти ответ для того, чтобы оставаться в живых и щекотать личико города подошвой своих бордовых кед.

У нее были приметки, лениво, нехотя намекавшие, что завтра состоится, и даже были приметки, чуть-чуть разъясняющие морок этого завтра. Например, кончается крем в тюбике. Инка начинает предчувствовать: что-то произойдет – и не ошибается, хозяин, никого не спросив, в счет зарплаты закажет на весь офис посещение сауны. Или клиент аккуратно подсунет под клавиатуру чаевые. Пустой тюбик крема – это всегда конец маленькой тропинки. Сколько таких тюбиков-тропинок наберется за жизнь, кто бы знал, кто бы предсказал. Иногда она с тревогой пыталась угадать: удастся ли хоть разок купить и размазать по щекам крем, который продают за три Инкиных зарплаты в сияющих отделах, где так солнечно и всегда май. И вообще, использованный тюбик крема пугал Инку: мрачное предсказание. Она спешила избавиться от него заранее, пусть там оставалось немного, только бы не выжимать-выживать все до конца.

Когда Инка по две недели не могла стереть с ногтей старый лак, все сыпалось у нее из рук, все крошилось и кромсалось в усталых, тонких пальцах. А уж если она по рассеянности надевала любой, даже свитер из мягчайшего козьего пуха второй раз, день можно было заранее забыть, гиблый день. Поэтому-то Инка старательно выводила несомненные приметы своей жизни, чтоб хоть как-то обезопасить, уберечь себя. Она сумела выстроить здание своих традиций и ритуалов, не задумываясь, как эта убогая хижина выглядит со стороны.

Уака – святыня[2]Инкиной жизни – таинственный островок, дымкой покрытая земля, омываемая морями, обдуваемая ветрами. Через шум и сутолоку городскую нелегко было нести и оберегать озерцо, рощицу, лоскутик чистого неба, прохладу и свежесть нескольких травинок. Приходилось, как шерсть, сортировать звуки, буквы и ритмы, что норовят проникнуть в голову и носиться там, беспорядочно и безответственно расплескивая содержимое. Это и объясняет, почему Инка подпускала к себе лишь избранные знания о современной и предыдущих цивилизациях, те, которые были, по ее мнению, наиболее экологически чистыми, без парафина, хлорэтана, формалина и всяческих Е-добавок.

Поддерживать экологию уака – дело не шуточное. Ради этого стоит отбросить всякий стыд и стать смелым защитником, надо точить копья, стрелы, всегда иметь запасной лук, а при необходимости – пускать в ход клыки и маникюр. Тут, по мнению Инки, годится все, лишь бы уберечь поток своего сознания от вторжения всеподчиняющего городского шума.

Но трудно сдерживать осаду города, трудно сносить давление неба над ним, неба цвета белоснежной простыни, которую постирали с серым платком. А город – он обязательно найдет щелку, просачивается тоненькими струйками внутрь, под видом приятных мелочей, блесток, стекляшек, маленьких зеркал вторгается в Инку и наносит ее экологии ущерб. Город сбивает с толку, нарушает бдительность ароматом кофе, запахом карамели, что ползет над Москвой-рекой и мостами, завораживает сочным цветом новеньких домов-парусников, фейерверком иллюминации, негой и покоем темных таинственных ресторанчиков, обольстительными кивками витрин. В такой обстановке сохранять экологию собственной персоны дается Инке с большим трудом. Как мусорный контейнер, Инкину голову стараются напичкать случайными, ненужными фактами, мусором цивилизаций, шлаками историй, рекламными и телевизионными ядами, культурными отходами – все это дымится, сбраживает, вызывает недомогание и меланхолию.

Сохранять уака экологически чистым Инке непросто, ведь существует в ее жизни еще и работа – отличная соковыжималка сил. Ну как развернешь полномасштабную экологическую программу, когда, будь добр, каждое утро – подъем в семь пятнадцать и пешочком сквозь сырость утра – в офис? Как тут приведешь в равновесие все бассейны рек, равнины, низменности, горы и озера. И хватает Инкиного рвения на незамысловатые действия, которые оказывались наскоро, панически возведенным частоколом. Такая изгородь с трудом охраняет от вторжения истощающиеся родники ее души. Поэтому Инка дичится новых знакомств и тех представителей рода людского, которые, не поймешь, не то друзья, не то попутчики. Она сторонится всего, что исходит из недр мегаполиса, из его подъездов и закоулков. В метро едет, поеживаясь, прячет за челкой глаза и придумывает повод не пойти на корпоративную вечеринку. Она дичится сонных, утомленных людей и не ходит за продуктами, а лишь иногда, стараясь незаметно проскользнуть, заслоняясь от окружающих беретом, молниеносно покупает хлеб, сыр и йогурты в полночь, в круглосуточном мини-маркете. И скорей уносит ноги.