Крутой опер - Владимир Черкасов-Георгиевский

Капитан огляделся вокруг. Сразу перехватил взгляды троих кавказцев у столика в углу. Черные кожанки, цепочки на шее, у одного на руке — тюремная наколка. Блатные, не местные. Видимо, громковато выяснял он отношения с Серченко.

Кавказцы словно ждали, когда Кострецов заметит, что они «имеют сказать».

— Чего зыришь, легавый? — протяжно произнес тот, что с наколкой.

В наплечной кобуре под курткой Сергея увесисто тянул табельный «Макаров». Любые превосходящие силы капитана не волновали. Кострецов мог бы дать понять, что он не простой мент, а опер с пушкой, и эти «залетные» поджали бы хвост. Но раздражение на Серченко еще не прошло, и он так же тягуче ответил:

— А что, зажмешь?

Кавказцы разом отлепились от столика и медленно пошли на Сергея. Ему еще можно было предупредить драку. Но капитан был зол. Как говорится на милицейском жаргоне, он был «земляной» опер. И вокруг лежала его «земля». На ней плескались Чистые пруды, которые должны быть чистыми. Отличный знаток рукопашного боя, Кострецов сгруппировался, следя за движениями противников.

Когда те придвинулись на расстояние прыжка, Кострецов взвился… Рубанул ногой в подбородок, возможно, основного — того, что с наколкой. Кулаком ударил в лицо следующему. И тот и другой повалились на пол, сшибая столики. Третий успел замахнуться, но опер ушел от кулака. Отскочил, страшно ударив с правой кавказцу в переносицу. Кавказец, обливаясь кровью, зажал лицо руками.

Двое ринулись на капитана с пола. Но он, действуя руками-ногами, не давал им выпрямиться.

— Алла! — закричал тот, что умывался кровью из перебитого носа, выхватив сзади, из-за пояса, воронено блеснувший пистолет.

Кострецов мгновенно швырнул на него столик. Кавказец успел бесприцельно выстрелить справа, приняв левой рукой столик. Вслед за столиком торпедой ринулся капитан. Он отбил ногой руку противника с пистолетом. Схватил его левой за кисть, правой он уцепился за ствол. Рванул вверх, ломая указательный палец кавказца.

— А-а-а! — взвыл тот.

Кострецов вырвал пистолет и ударил носком ботинка стрелка между ног.

Кавказец, взвыв еще громче, переломился пополам. Капитан прихватил его руку с изуродованным пальцем и сильно дернул, вышибая из плечевого сустава, чтобы неповадно было блатягу палить в опера. Отшвырнул его к стене. Тот грохнулся мешком, потеряв сознание.

Двое других джигитов уже успели вскочить на ноги и метнулись к Кострецову.

В этот момент от двери дико закричали:

— Вы чего, братаны! Это ж Кость! Стоять, Зорька! Нету делов!

Кавказцы и Кострецов оглянулись. Это был Кеша Черч, только что зашедший в пивную чистяковский старожил.

— Ша, залетные! — сказан Черч. — Валите отсюда.

«Пиковые» (так на фене называют кавказцев) заозирались. Местные завсегдатаи, прижавшиеся к стенам, глядели на них неодобрительно.

Кострецов вскинул на этих двоих пистолет, отнятый у их дружка, и скомандовал:

— К стене! Руки на стену, ноги расставить!

Те хмуро повиновались. Кострецов шагнул к ним, не опуская оружия, обшарил их одной рукой: «припаса» не было. Потом сковал парочку, кисть к кисти, наручниками.

— Лечь на пол!

«Пиковые» распластались на грязном полу, уткнувшись в него лицами. Как видно, этот почерк московской «спецуры» они в столице уже знали. За что, возможно, и хотели отыграться на попавшемся им здесь в одиночку менте.

Кострецов прошел за стойку позвонить со стоявшего там телефона. Поглядывая оттуда в зал, набрал номер дежурного по ОВД и вызвал опербригаду.

Когда милиция приехала и забрала задержанных, Черч подошел к Кострецову, улыбаясь беззубым ртом.

— С тебя, Кость, пара пива в честь красивого представления.

Сергей усмехнулся и крикнул буфетчице:

— Налей мне свежего «двойного» и пару «адмиралтейского»!

Черч, как бывший флотский, признавал только «адмиралтейское». С Кешей Кострецов, тоже родившийся и выросший на Чистяках, учился в школе. Генеральский сын Кеша сызмала изучал английский язык, играл на фортепиано, на школьных детских утренниках появляясь с голубым атласным бантом на белой крахмальной рубашке. С Кострецовым он стал пересекаться в старших классах, когда неплохо овладел самбо.

Сергея прозвали «Кость» не только из-за фамилии. В драках и поединках он сражался не до первой крови, а до самого конца — пока не вырубался или противник, или он сам. Однажды в такой схватке, на которую глазело пол школы, парень из старшего класса в броске через плечо сломал Кострецову левую руку. Перелом был открытым, и кость, прорвав кожу, торчала из запястья белым зубцом. Истекая кровью, Сергей бил правой, шел и шел на парня, пока тот не убежал.

Несколько раз Сергей схватывался с Кешей в показательных борцовских поединках. Кеша демонстрировал приемы самбо, а Кострецов — чему научился в уличных драках. И всегда он прижимал к земле Кешу, прозванного за англоманство и пижонство Черчем: так сократили фамилию лорда Черчилля. В десятом классе Кеша вступил в комсомольский оперативный отряд, деятельно участвовал в «охоте» на фарцовщиков и внезапных проверках ресторанов с «контрольной закупкой».

Служить Черч попал во флот, а Кость — в войсковую горную разведку. После армии Сергей пошел учиться в Высшую школу милиции, Черч — в судостроительный институт. Кеше везло: женился на дочке адмирала, перешел на заочный факультет и работал на «почтовом ящике», изготовлявшем оборудование для подводных лодок. Ставить его уезжал на «севера», где для наладки аппаратуры уходил на субмаринах в плавания.

Сломалась Кешина жизнь, когда после горбачевских перемен скоропостижно умер батя-генерал, вскоре не стало и матери. Черч начал попивать, жена его ушла к другому. Он бросил и флотскую работу, и институт. Первое время, продав сначала отцовскую дачу, потом и квартиру, жил на широкую ногу, затем снял комнату.

Всегда выбритый, одетый в чистое и выглаженное, Черч начинал день в рюмочной или пивной на Чистяках, читая свежие газеты. Потом занимался черт знает чем. Кострецов, став местным опером, начал опять пересекаться с однокашником, когда тот полез в уголовщину.

Кеша входил в шайку, раздевавшую машины на автостоянках, крутился на подхвате у рэкетиров. Ничем не брезговал, чтобы утром «культурно» выпить. Но читать газеты за стойкой перестал. От прежнего Черча осталась лишь фраза, действительно принадлежащая сэру Уинстону Черчиллю: «Репутация державы точнее всего определяется той суммой, какую она способна взять в долг». Ее Кеша употреблял, когда, шамкая (передние зубы Черчу давно выбили), выпрашивал у посетителей пивной деньги на кружечку с заведомой неотдачей. Он скатился в бомжи. Ночевал у собутыльников, по подвалам и чердакам.

Если бы не Кострецов, Кешу давно бы посадили. Сначала тот делал это в память об их юности, но потом дал понять Черчу, что надо на милицию работать. Кеша стал его стукачом. Для бывшего члена комсомольского оперотряда это не было потрясением. На оплату негласных осведомителей